Таким образом, праведный судья прежде всего выправляет несправедливость, восстанавливает правду в гражданском деле. Конечно, он рассудит и дело уголовное, но не о том думают псалмопевцы. Христиане просят Бога о милости и страшатся Его правды. Иудеи просили о правде, страшились же неправды (конечно, человеческой). Господь-Судия — это защитник. Ученые говорили мне, что судьи из Книги Судей, собственно, защитники, они вершили иногда суд, но больше и чаще защищали, выручали израильтян, спасали и от филистимлян, и от других врагов. Для нас, англичан, они ближе к Джеку — Грозе великанов, чем к судье в белом парике. Похожи на них и рыцари средневековых романов, и наши поверенные, бесплатно ведущие дела бедных людей.
Несомненно, христианское представление о суде и глубже, и душеполезнее иудейского. Но это не значит, что мы должны просто забыть иудейское, отбросить. Я, во всяком случае, могу извлечь из него немалую пользу.
Дело в том, что оно уточняет христианское представление. Нас, христиан, тревожит, если не пугает, совершенная чистота Того, с Кем Бог сравнит наши действия. Но мы знаем, что никто до этого не дотягивает, все грешны, и остается уповать на милость Божию и Христово искупление. Иудейское же представление резко и ясно напоминает нам о том, что мы грешны, быть может, не только по сравнению с «Божиим стандартом», но и по сравнению с вполне выполнимым и общепринятым стандартом человеческим, который мы сами применяем, когда судим других. Почти наверняка мы кого-нибудь обидели, кому-то не помогли, от кого-то отвернулись. Кто посмеет сказать самому себе, что ни с начальством, ни с подчиненным, ни с детьми, ни с родителями, ни с мужем или с женой не погрешил против справедливости, не говоря уж о милосердии? Конечно, мы забываем нанесенные нами обиды. Но те, кого мы обидели, не забывают их и не прощают. Не забывает и Бог. Даже то, что мы помним, — ужасно. Мало кто из нас давал ученикам, детям, подчиненным — словом, тем, над кем мы возвышены, — все, чего мы хотели бы в таком же случае для себя.
Наши ссоры очень хорошо показывают, чем отличаются друг от друга христианское и иудейское представления о суде. Как христиане мы должны каяться в раздражительности и себялюбии, без которых конфликтов не было бы. Но есть и другая проблема, на другом, более низком уровне: конфликт возник; честно ли я сражался? Быть может, я делал вид, что оскорблен, — ведь я так раним, так тонок, — когда на самом деле меня терзали зависть, досада, самолюбие, любоначалие? Быть может, я делал вид, что негодую, а злился совсем на другое и мотив мой был гораздо низменнее? Такая тактика нередко приводит к победе — противник уступает, и не потому, что поверил: он просто знает, что, копни он поглубже, скажи нам правду, не прими нашей игры, и мы с ним начисто рассоримся. Он знает, что нужна операция, а мы ее не вынесем. И мы побеждаем; но побежденный тяжко ранен нашей нечестностью. Так называемая чувствительность — очень мощное оружие, иногда на ней одной держится домашняя тирания. Не знаю, как нам быть, когда ею прикрываются другие, но в себе мы должны убивать ее в зародыше.
Может показаться, что непрестанный протест против тех, кто притесняет «бедных», почти не относится к нашему обществу. Вероятно, так кажется лишь на первый взгляд; вероятно, разница только в том, кого понимать под «бедными». Иногда с нас требуют намного больше налогов, чем надо бы. Если это случится с деловым человеком, умеющим постоять за себя, особой беды не будет — он объяснится, потратит время, и все. Но если неправедный мытарь пытается обмануть вдову, которая и так еле сводит концы с концами на свои «нетрудовые доходы», заработанные тяжким трудом и почти съеденные инфляцией, дело хуже. Ее никто не защитит, она ничего не понимает, она боится, она заплатит и станет совсем уж голодать и холодать. Мытарь же именно «обижает бедных» — правда, не ради своей наживы, а ради карьеры, чтобы угодить хозяевам. Какая-то разница тут есть. Насколько важна она для Того, Кто защищает беззащитных, я не знаю, а чиновник узнает в час своей смерти. (Что, если я не прав? Что, если наши чиновники, как истинные спортсмены, соблюдают правила игры и не бьют лежачих? Тогда прошу у них прощения, обвинить их я не вправе; а все же — могу предупредить. Зло быстро входит в привычку.)
Вероятно, вы заметили, что я как-то приспосабливаю к нам ветхозаветную концепцию, воображая себя не истцом, а ответчиком. Псалмопевцы так не делали. Они хотели суда, потому что считали себя, именно себя, несправедливо обиженными. Правда, и в псалмах есть строки, где автор приближается к христианскому смирению и мудро отказывается от самооправдания. В 49 псалме (вообще одном из лучших) обвинитель — Бог (7-23), а в 142:2 мы читаем такие знакомые слова: «….не входи в суд с рабом Твоим, потому что не оправдается пред Тобой ни один из живущих». Но это — исключения. Почти всегда псалмопевец — негодующий истец.