— Просто передаю то, что она не успела сказать.
Девушка сжала губы.
— Это какая-то тупая шутка?
— Нет.
На мгновение воцарилась тишина.
Кира хотела уже закрыть дверь, но Света заговорила:
— Она просила сказать, что любила вас. Всегда. Даже когда не говорила этого вслух.
Девушка застыла.
Её лицо, ещё секунду назад раздражённое, резко изменилось.
— Что…
— Она жалела, что не успела сказать это при жизни, она копила деньги вам на свадьбу, но не выражала любви при жизни… — продолжила Света.
Кира сделала шаг назад.
В её глазах отразилось что-то странное — не страх, а скорее боль. Глубокая, пронзительная, та, что копится в человеке годами, пока не прорывается наружу.
— Вы… откуда… какие деньги?
Света пожала плечами.
— Просто знайте, что она вас любила. И поищите пакет под нижней полкой комода.
Она развернулась и ушла, не дожидаясь ответа.
Она не ждала благодарности.
Не ждала понимания.
Она просто сделала то, что должна была сделать.
Не все реагировали одинаково.
Некоторые сторонились её, отмахивались, обвиняли в мошенничестве, даже проклинали.
Но были и те, кто верил сразу.
Как тот мужчина, к которому Света пришла однажды вечером.
Она долго стояла у его двери, раздумывая, стоит ли стучать. Но женщина, чей голос всё ещё эхом звучал у неё в голове, не давала ей покоя. Она знала, что, если уйдёт, дух не исчезнет, а продолжит приходить, тревожа её.
Значит, нужно было закончить начатое.
Она постучала.
За дверью послышались шаги. Через пару секунд дверь открылась, и на пороге появился мужчина лет сорока. Света сразу обратила внимание на его лицо — уставшее, осунувшееся, с трёхдневной небритостью. Глаза тёмные, немного потухшие, но в них всё ещё жило что-то… ожидание? Или, может, давно спрятанная боль?
— Вам чего? — голос его был грубым, словно он давно отвык от спокойных разговоров.
Света взглянула ему прямо в глаза.
— Ваша жена просила передать вам, что сожалеет.
Мужчина замер.
Его пальцы, до этого сжимавшие дверную ручку, слегка побелели. Он не двинулся, не моргнул, просто смотрел на неё, как на что-то невозможное.
— За что? — спросил он тихо.
— За ссору в последний день, — ответила Света.
Он побледнел.
Губы его дрогнули, словно он хотел что-то сказать, но слова застряли где-то внутри.
— Вы… откуда знаете? — его голос стал совсем тихим, почти сдавленным.
Света не ответила.
Просто повторила:
— Она просила передать, что сожалеет и не хотела говорить всего, что сказала тогда.
Мужчина сжал кулаки, а затем резко отвернулся.
Она видела, как его плечи вздрогнули.
Как он провёл рукой по лицу, сжимая переносицу, не позволяя слезам выйти наружу.
— Господи… — выдохнул он, срывающимся голосом.
Света не стала ждать.
Не стала говорить ничего лишнего.
Она просто развернулась и ушла, оставляя его наедине с теми словами, которых он ждал слишком долго.
Не все принимали её слова.
Были те, кто встречал её с настороженностью, кто сомневался, но в конце концов прислушивался.
А были и те, кто не хотел даже слышать.
Они кричали, называли её лгуньей, мошенницей, обвиняли в том, что она издевается над их горем.
Так было и с той женщиной.
Света нашла её квартиру в старом доме с облупленными стенами и узким коридором, пропахшим чужими жизнями. Едва она постучала, дверь распахнулась — перед ней стояла женщина лет пятидесяти. Уставшее лицо, запавшие глаза, в которых застыла вечная печаль.
— Что надо? — спросила она резко.
Света почувствовала напряжённость в её голосе.
— Мне нужно сказать вам кое-что от вашего сына.
Женщина замерла.
Тишина повисла в воздухе, но затем её лицо исказилось гневом.
— Что?!
— Он просил передать вам слова, которые не успел сказать при жизни…
— Ты врёшь! — крикнула она, отшатнувшись.
Голос её был не просто резким — он дрожал от подавленных эмоций, от боли, которую она слишком долго держала внутри.
— Не смей даже говорить о нём!
Света не пошевелилась.
— Я просто…
— Убирайся! — женщина с силой захлопнула дверь перед её лицом.
Света не обиделась.
Она знала, что делает это не для себя.
И не для живых.
Это было нужно только тем, кто просил её о помощи.
Даже если живые не всегда были готовы это принять, она выполняла просьбы усопших, и они её больше не тревожили.