Разновразие

Его тронули за плечо. Рыженький стоял рядом, вероятно давно наблюдая за ним. Старший поздравил младшего, поведал про паузу, но юноша не поверил. Такт за тактом они скрупулезно проглядели финал и — рыженький оказался прав — не увидели возможности для паузы. Они попросили помочь им знакомого композитора — даром, что слава опалила его, но он любил ходить на такие «домашние» концерты — теперь и тот склонил над нотами обычно отчужденное, а сейчас внимательное и даже лукавое лицо. Мало-помалу и другие музыканты, привлеченные странным интересом троих к только что сыгранной пьесе, столпились вокруг, и мой друг рассказал им, что вы уже знаете.

Кто-то сбегал за шампанским. Они говорили. Говорили. Чувство тайной общности охватило и не покидало их, и за полночь, с неизбежностью расходясь в разные стороны, они оборачивались и следили удаляющиеся фигуры друг друга.

Паузы они не нашли.

РАЗНОВРАЗИЕ Собранье пестрых глав

А пчелочка златая!
Что же ты журжишь?
Жаль, жаль, жалко мне!
Что же ты журжишь?

Казацкий распев на стихи Гаврилы Державина.

Вот!

Я устриц ела.

До Первой Империалистической.

У благочинного с благочинной.

Большевик Глеб Преображенский, сынок их, как из Женевы вернулся, устриц полный ящик привез. Ящик, конечно, на холод, в ледник, все равно они пропадают. Тут нам, девушкам, воспитанницам поповским да кухаркам, их и подали. На обед. С лимоном. Лимон в этих устриц брызгать необходимо! Не брызнешь — не откроется раковина, а брызнешь — глотай.

Но есть нет никакой возможности. Только глотать.

А я тыщу жизней проглотила!

Прогуляла да прохромала…

Хромым у Господа предпочтение, на опыте убедилась: мужчины ко мне липли. И сейчас старичок из соседнего отделения, Семен Григорьевич, майор в отставке, ходит. С вами, говорит, телевизера не надо! А что ногу больную, у химчистки на Калинина кувырнулась, доктор не к той кости приставил, он с другой стороны, может, и глядел, дело праздничное! Но все равно нога получилась. Главный сказал — бульон пейте. Срастется… А разве тут бульон? У меня в дому — там — бульон! Студень горячий! Так варю! И все овощи из кастрюли после варки — долой! И через марлю!.. Я мужу своему второму, Нестору Платоновичу, годы его продлила питанием. С салфеткой полотняной еду подавала, и он ел с аппетитом до самого последнего мгновения. Полнокровный мужчина! Жадный к жизни. Кутил. Гулял. Природный москвич. Миллион был бы царскими рублями, он бы и миллион спустил. А где у счетовода миллион? Я на свои его кормила, и сыновья Нестора Платоновича напрасно обижаются: комнатка им не достанется! А Нестору Платоновичу подружки на меня указали — тут, мол, приезжая женщина молоденькая, хромая и с деточкой-малолеточкой, но темперамент необычайный… Только она так с тобою не будет. Ей жилплощадь нужна. Прописка. Он сперва — подумаешь, принцесса, я и без прописки какую хочешь успокою. А увидел — обомлел. Он вдовец, на двадцать лет старше, и предложение сделал как полагается. В саду Баумана…

А было — когда Гитлер еще не наступал.

А когда Гитлер наступал — в армию Нестора Платоновича не забрали, возраст ушел.

Петрушу, мужа моего первого, забрали. И пропал Петруша безо всяких вестей…

I ЛЕТЕЛ ПАВЛИН ЧЕРЕЗ УЛИЦУ

Цыган. Здравствуй, Петрушка-мусье!

Петрушка. Здравствуй, здравствуй, фараоново отродье.

Драма для кукол «Петрушка, он же Ванька Рататуй».

Маланьина дочка

Как летел павлин через улицу,
Он ронял перо середь улицы.
Мне не жалко пера — жалко перышка,
Мне не жаль мать-отца — жалко молодца.

Первый муж был чистый аляфрансе.

Увидал он меня в четырнадцатом.

Комета уже к войне, а мы сидим на закате с девушками и венки плетем для гаданья. А пели мы:

— Теплый вечер тих…

Ах, как раньше пели! Теперь и не осталось никого. Русланова была, да померла с горя, а этим новым с ней не тягаться.