— Бог — совесть наша.
После разговора с Натальей Фекла уходила еще больше рассерженной, шла и качала головой:
— Ох, ох! Конец света! Раз такие люди от бога отступились… Покарать надо всех, покарать!
Однажды, не встречая на деревне Феклу, Наталья забеспокоилась, почувствовала неладное и отправилась к ней. Фекла сидела запертой в чулане. Кто-то выследил, когда ока пошла в чулан за мукой, прокрался и наложил на дверь запор. Она просидела в нем три дня, кормясь сушеными яблоками.
— За веру страдаю, — просипела Фекла сорванным от крика голосом.
6
Разошедшаяся по округе молва как о человеке, умеющем все делать, мешала Егоркиной бабке спокойно жить. Люди, особенно из других деревень, принимали ее не за того, кем она была. Она не была ни повитухой, ни тем более знахаркой, она была крестьянкой, хорошо знавшей жизнь и при случае помогавшей своими искусными руками человеку. Она понимала в травах: пучки зверобоя, тысячелистника, ромашки висели в сенях и пахли для Егорки особым запахом — запахом его бабушки; она выкапывала и сушила корни калгана, делала настой из тополевых почек. Все таинственное, странное и непонятное: гаданье на картах, наговоры, шептанья — она отвергала, сама боялась и других предостерегала от этого. Правда, иногда она с большой неохотой, после настойчивых просьб гадала на кресте.
Люди долго тосковали по сгинувшим в безвестности своим близким. Ходило много слухов о том, как гадалка по картам узнала, что человек жив, — и в скором времени он объявлялся, живой и здоровый. Бывали случаи, когда человек, пропадавший несколько лет, действительно находился. Это сразу делалось известно всей округе, и в сердце каждого, потерявшего родного человека, появлялась надежда: может, и наш придет.
Такие люди появлялись в доме Горюновых, долго и нерешительно скреблись о дверь и входили — старуха или женщина, раньше времени превратившаяся в старуху, — трудно понять. У них был сумрачный взгляд и глубокие морщины на лице. Заговаривали не сразу, крестились на иконы, кланялись, сморкались и кашляли, со страхом глядели себе под ноги — не наследили, не напачкали ли, и никак не могли подобрать слова.
— Наталья Ильинична, к вам… Сделайте милость, не откажите… Прослышали о вас… А мы уж в долгу не останемся, чем можем, отблагодарим.
— Что у вас? Сказывайте, — Наталья глядела настороженно.
Вошедшая снимала с головы шаль. Нет, она еще не старая: в волосах ни одной седой пряди.
— Муж у меня… Везде запросы посылала. Ни в живых, ни в мертвых не значится.
— А я-то тут при чем?! — Наталья темнела лицом.
— Может, скажете…
— Ошиблась ты, милая. Я вывих вправить могу, соринку из глаза вынуть.
— Я уж не знаю, к кому и не обращалась! То выйдет, что он живой, то мертвый.
— И напрасно, напрасно. Сколько лет прошло!
— Может, он в Америке.
— Из мильёна один.
— Его в убитых нет. Без вести пропавший.
— У меня тоже зять без вести пропал. Это значит — убит. На войне-то, милая, некогда считать, записывать да с попами хоронить. На поле брани — и тело-то не всегда найдешь… Не тешь себя.
— Мне бы только знать — живой он али мертвый.
— Да что вы, смешной народ! Я не вещунья какая.
— Наталья Ильинишна… — не уходила женщина.
Наталья доставала с божницы потемневший медный крест с распятьем, по ее движениям видно, что она делала это только для того, чтобы отвязаться от женщины.
— Гляди.
Она лила воду из кружки на крест, который положила в миску. Егорка несколько раз наблюдал. Чаще крест оставался темным, но иногда на него садилось множество мелких пузырьков воздуха, и он становился точно серебряный.
Женщина приблизилась к столу и, не дыша, смотрит. Ее глаза, думается, вот-вот выпрыгнут из глазниц, рот полуоткрыт, и все лицо искажено. Не отрываясь, она глядит и ждет чуда. Но никакого чуда нет, вода в миске успокаивается, и виден крест. Наталья разводит руками.
— Ничего. Как был, так и есть.
Женщина со всхлипом втягивает в себя воздух, глаза ее глядят, но ничего не видят. Она, как пьяная, идет к порогу и присаживается на край сундука.
— Пустое это, милая, пустое. Никуда не ходи. Наберись духу. Деньги понапрасну не изводи.
При упоминании о деньгах женщина лезет за пазуху, она колеблется — предложить плату и какую? Поняв ее, Наталья машет рукой.
— Ничего не надо. Иди с богом.
Та вздыхает, кутает голову шалью, снова превращается в старуху и, забыв проститься, выходит из избы. Наталья вытирает со стола пролитую воду и кручинится: