Наталья при этих словах замахала руками.
— Не трогайте меня. У меня дочь есть. Зовет меня к себе жить.
— Так что, Оринушка, какой тебе резон одной жить. Ты еще баба молодая, рожать можешь, и пойдет у вас жизнь заново.
Орина вспыхнула, разняла руки, затем снова соединила их на груди и насупилась.
— Что ты!.. Какая я молодая?! Старуха уже!..
— И не говори, милая! Ты у нас раскрасавица, — и, понизив голос до шепота, продолжала: — Ведь сколько вдов-то! Есть которые и бездетные. И девок-перестарок много. А Тихон-то выбрал тебя.
Орина все больше хмурилась.
— Оно, конечно, жалко Алексея, хороший мужик был. Но ведь живое думает о живом. Дело, говорят, забывчиво, а тело заплывчиво. Что весь век в сердце тоску-кручину носить?! Сколько бы ты ни думала, не придет он назад живой. А тебе надо о самой себе подумать, о дитё своем пораскинуть умом. Так что же здесь думать-то долго, когда все ясно, как божий день.
Все шаталось, рушилось перед Егоркой, дом делался чужим, исчезла куда-то бабушка, уходила мать, холодом несло отовсюду. Слушая Катерину, Егорка сознавал, что она права, но в душу слова ее не проникали. Он хотел одного — жить так, как живет сейчас: чтобы рядом с ним была бабушка и мать. Он приготовился говорить, — если это не поможет, он будет кричать, убежит из дома, только чтобы сохранить все, как оно есть.
— Ну что ты скажешь, Оринушка? С чем я пойду от тебя?.. Тетя Наталья, а ты что молчишь? Оброни хоть словечко.
— Не мое это дело, — затрясла Наталья головой. — Пусть сама решает.
— Коли у тебя ответа нет готового, — продолжала Катерина, обращаясь к Орине, — колебание на душе, так можно не спешить. Мы обождем. Только скажи, к какому сроку приходить, чтобы мы знали.
Орина молчала, — может, подбирала слова или прислушивалась к тому, что происходило в душе. Тяжелым было ее лицо.
— Ответь, Оринушка, голубушка.
Орина как-то странно повела вокруг себя глазами, словно была в забытьи. Егорка перестал дышать.
— Что?
— Отвечай.
— Что тут отвечать?.. Ни к чему все это… Не нужно… Да и стыдно. Сын вон уже большой.
Егорка видел, как Наталья блеснула в сторону Орины взглядом.
— Это твое последнее слово? — допытывалась сваха.
— Последнее, — сказала Орина.
— Не одумаешься?
— Нет.
Сваха постаралась скрыть обиду. Она, видно, не ожидала отказа, — как же, ко вдове, берегущей каждую копейку, притом не одинокой, а с озорным мальчишкой, посватался добрый молодец, ну не совсем молодец, а тоже вдовец с дочерью, но еще крепкий, в силе и с заработком.
— Что же, вам виднее, вам жить.
Сваха встала и пошла к выходу.
— До свиданья.
Хлопнула дверь.
— Никого мне не надо после Алексея, — тихим и грустным голосом сказала Орина, продолжая все так же стоять в дверях кухни.
Наталья вдруг встала и поклонилась ей в пояс.
— Спасибо тебе, Оринушка, что бережешь память о нем. Береги, береги, он достоин ее!
Старуха не выдержала и зарыдала, заплакала и Орина. Обе женщины сошлись и плакали вместе, смешивая слезы.
— Прости меня, если я в чем обидела тебя, — сказала Наталья.
— И ты меня прости. Я больше бываю виновата.
И, успокоившись, глядели друг на друга чистыми, омытыми слезой, глазами.
Эх, Тихон, ничего ты не понял, когда увидел на лавке гармошку и ввел себя и сваху в конфуз. Егоркиного вмешательства и не потребовалось даже. Неужели по его матери не видно, что она не собирается идти замуж? Напрасно Егорка переживал. Но зато как легко теперь дышится! Пол не шатается под ногами, рамки с фотографиями, казалось, еще больше укрепляются на своих местах. Долго, всегда они будут окружать его, и вечно рядом с ним будут жить бабушка и мать, самые дорогие ему люди, и он им — самый близкий. Как хорошо ему будет гулять на улице, в поле, лесу! Начиналось лето.
12
Наталья и Егорка сегодня припозднились и пошли в лес, когда утро уже вовсю разгорелось. На небе тихо и чисто, как в убранной на праздник избе, солнце не спеша поднималось и щедро лило на округу тепло и свет. Трава сверху обсохла, но вглуби еще хранила росу, густо и сладко пахла.