В душе у Егорки такое же утро. Он шел и чувствовал безграничное голубое небо, простор, открывающийся перед ним, сознавал, что он только начинает жить. Ожидавшая его жизнь, как дорога, лежала перед ним, поднималась к синеющему горизонту и терялась в неизвестности. Радостно было ему и в то же время щемило сердце от полноты ощущений, от неведения того, что будет с ним, от желанья счастья.
Хорошо было идти деревней по тропке, гревшей ноги, под березами, тополями и ветлами, где в гнездах недавно вылупившиеся из яиц грачата давились червями, которых им приносили старые грачи. Но еще лучше стало за деревней, ширь раздвинулась, просторно стало в груди, и он никак не мог наполнить ее воздухом. Рядом с Егоркой шла бабушка, когда ее не было с ним, все было по-другому. Она переступала ногами, обутыми в старые побелевшие тапки, длинная черная юбка колыхалась вокруг ее ног, на согнутой в локте руке висела корзина. Бабушка глядела под ноги, а когда поднимала голову и озиралась, солнце до самого дна просвечивало ее глаза, до этого прятавшиеся в сумерках глазниц, так что Егорке вдруг хотелось плакать. Неужели эти глаза когда-нибудь навсегда закроются и он не увидит их?! На ее лице не было ни умиления, ни сосредоточенности, оно было простым и будничным, но до боли родным.
Луговой тропкой они стали спускаться вниз к реке. В глазах рябило от цветов, желтых, синих, голубых, лиловых, красных и белых. Никли колокольчики. Дунь ветер — и, казалось, они тонко зазвенят. Одуванчики уже отцвели и белели пушистыми круглыми головами, прятались в траве фиалки. Больше всего было сурепки, и желтый цвет сразу кидался в глаза.
Егорка знал много съедобной травы — матренка, щавель, дидиль, борщ. Не останавливаясь, рядом с тропкой он находил их, срывал и хрустел. Вкуснее всего — матренка, сочная, сладкая. Ее не надо было очищать от кожуры, как дидиль, оторви несколько листьев, в которых прятался стебель — и клади в рот. Наталья оглядывалась на Егорку и жевала губами, наверно, и ей хотелось похрустеть, да не было зубов.
— Гляди, не заболело бы брюхо.
— Не заболит.
Егорка нарвал про запас, — в лесу эта благодать не растет, и положил бабке в корзину.
Вдруг на самой середине луга Егорка увидел Феню. Она стояла по пояс в траве, на голове ее был венок, а в руке — большой букет.
Она тоже увидела Егорку и смущенно заулыбалась. Егорка остановился и перестал дышать — такое было чудо: девочка на цветущем лугу с цветами! Он не верил — уж не Снится ли ему! Нет, Феня, живая, стояла и глядела на него. На ней было светлое платьице без рукавов, на котором выделялись загорелые руки.
— Цветы рвешь? — спросила Наталья.
— Цветы.
— Ну рви, рви, милая.
Егорка то и дело оглядывался на Феню. Подбежать бы к ней и понюхать ее цветы, наверно, они пахнут еще лучше, чем те, которые растут около тропки. Он застыдился своей мысли. Всегда так: нежность вдруг почему-то оборачивалась озорством, Размечтается он порою о Фене, но стоит ее увидеть, как уже хотелось погрозить кулаком, сделать подножку, толкнуть. Феня тогда дулась, но обида забывалась скоро, и она опять глядела на него во все глаза.
По бревну они перешли речку и поднялись на крутой правый берег. Ольшаник загораживал воду, но где река разливалась бочагами, заросли отступали, обнажая глинистый берег. Вода просматривалась до дна, видны были ракушки, стаи пескарей. Солнце напекло голову, и Егорке хотелось искупаться. Но река уже осталась позади. По обе стороны дороги горбилось озимое поле; рожь уже успела вымахать с Егорку. Земля у корней спеклась и потрескалась, и казалось странным, что рожь может расти на такой земле.
Они подходили к лесу. Лес обдавал запахами гниющего валежника и летошней листвы. Вошли в него, точно окунулись в воду. Лес был ранний, июньский. Молода и свежа была листва на дубах, березах и осинах, травы тоже были сочными и зелеными. Еще пели птицы и куковала кукушка.
Немного в таком лесу они найдут грибов, только первые редкие грибы-колосовики. Поэтому Наталья и взяла небольшую корзину-лубянку да на всякий случай кринку под ягоды, если попадутся. Грибы попрут из земли, когда лето покатится под уклон, гибель их будет, хватят и жарить, и солить, и сушить. Но найденный теперь один-единственный гриб осчастливит больше, чем в августе целая корзина.
Раздвигая ветки орешника, они углублялись в лес, зорко всматриваясь в траву. Никаких примет грибов: ни плесени, ни поганок. Рано, видно, пошли они за грибами, пока росла одна только трава. Егорка отчаялся найти свой гриб и стал глядеть на деревья, отыскивая спрятанные в ветках птичьи гнезда. На одно гнездо он чуть не наступил. Оно было свито на едва державшемся трухлявом пне, и в нем тесно сидели пять голых птенцов. Они беззвучно раскрывали широкие рты и вытягивали шеи. В ветках сидела птица, сердилась на Егорку и ждала, когда он уйдет. Он отошел и встал за березу. Небольшая серая птица с длинным клювом неслышно опустилась на гнездо, подозрительно посмотрела по сторонам, разделила птенцам принесенных в клюве гусениц и вспорхнула.