Затем, глянув на Егорку, видевшего и слышавшего это, она назидательно заговорила:
— Пусть люди живут лучше тебя — не завидуй. Не от того счастье, сколько у человека в сундуке, а от того, что у него в душе и в уме. Я всю жизнь одна прожила, трудно приходилось, но мои дети выросли не хуже других.
Получив деньги за Алексея, Орина старательно пересчитывала, убирала в укладку и навешивала замок. Бабка тихо жаловалась Егорке:
— Ни рублика не даст. Все спрячет. А ведь деньги-то не ей платят, а нам с тобой.
Ее обида была непонятна Егорке. Мать убирала деньги не для себя, они шли в общий котел, и их было немного.
Однажды Наталья обиделась и на Егорку, который купил конфет и по рассеянности забыл угостить ее.
— Что же ты не дал мне ни одной конфеточки? — сказала она с дрожью в голосе.
— А ты их разве любишь?
Неужели она, старая и без зубов, может по-детски обидеться из-за того, что ей не дали конфетку? Наталья засмущалась под пристальным взглядом внука и отвернулась.
Видя ее слабости, Егорка не огорчался, а радовался: бабушка становилась еще ближе, понятней, потому что иногда она казалась ему вознесшейся над людьми очень высоко.
В это лето с Натальей приключилось несчастье. Егорка пришел с гулянья и увидел бабку лежащей на постели. Она тихо стонала; заметив внука, подала голос громче.
— Бабка!
— Ох, Егорка! Где ты был? Дух у меня захватывает, и голова раскалывается… Помру, наверно.
— Что с тобой?!
— Расшиблась вся.
— Где?
— Ох, и смех и слезы…
Плача и смеясь, она стала рассказывать:
— Надумала я веники убрать на чердак. Поставила лесенку, да, видать, круто. Поднялась до половины лестницы, а она взяла да и поехала по стене. Я веники выронила, ухватилась руками за переклад и повисла, как удавленник. Поглядела вниз — высоко, не спрыгну. Стала вас звать: «Егорка, Орина, где вы?!» Пропали где-то. Может, думаю, мимо дома кто пройдет. Слушаю. Никто нейдет. На всякий случай все-таки кричу: «Люди добрые, помогите!» Не отзываются, точно вся деревня вымерла. «Ну и долго я так висеть буду?» — себя спрашиваю. Руки уж слабнуть начали. Дай-ка, думаю, я ногами-то по стене пойду, может, дотянусь ими до переклада, зацеплюсь, а там как-нибудь и на чердак тело перекину. Я легка, кожа да кости. И стала бревна ногами перебирать, подтянула их до груди. Тут руки-то у меня поехали, и полетела я. Лечу и думаю: вот и смерть моя, и какая глупая! О тебе вспомнила. Упала всей спиной и затылком, и свет во мне потух. Не знаю, сколько пролежала. Очнулась. Живая! Себе не верю. Может, думаю, я на том свете? Нет. Вижу: наши сени, рядом эта проклятая лестница валяется и веники. Пошевелилась — руки и ноги целы. Только голова, как котел, кипит и дыхание перехватывает. И снова, как назло, никто нейдет. Глянула я вверх, откуда летела, и снова мне страшно стало. Как это я уцелела, летевши с такой высоты?!
Егорка вышел в сени и посмотрел на переклад, представляя, как на нем, уцепившись руками, висела бабушка. Ему тоже было смешно и горько.
— Где же я был, а? — сказал он. — Я бы тебя на руки поймал.
— Поймать-то бы — не поймал, — ответила Наталья. — А хоть бы веников постлал. Все бы не так больно.
Они рассмеялись.
— Кто тебя сюда принес?
— Никто, сама… Полежала, отдохнула и по стенке до кровати добралась.
— Ты, бабка, лежи, поправляйся. Я сам все сделаю.
— Раз смеюсь, — значит, ничего.
Пришла Орина и, узнав, в чем дело, выругала Наталью.
— Ах, старая! Всегда она что-нибудь затевает! Без тебя, что ли, эти веники, будь они прокляты, не уберут!.. Может, лошадь запрячь, отвезти в больницу?
— Не надо. Если нутро цело во мне — так поправлюсь, а если разбилось, сдвинулось что́, врачи не помогут. Старо дело.
Ощупывая голову, она снова заохала.
— Ну и стукнулась я!.. Никто никогда заранее не знает, где споткнется.
Она прохворала всего два дня, тяготясь бездельем. На третий день Егорка, проснувшись, увидел бабушку уже на ногах.
— Бабка, что встала?
— Какой толк лежать? Мне легче, когда я что-то делаю.
— Ложись!
— Вот печь истоплю и лягу.
Дня три она ходила согнувшись и жаловалась на звон в голове, а потом снова выпрямилась и легко понесла свое сухое тело.
16
С годами Егорка отдалялся от своей бабки. Нет, он по-прежнему любил ее, просто — меньше бывал с ней, и она, чувствуя себя одиноко, часто просила его: