Они вышли на лужок перед павильоном. На траве сидели мужики, пили пиво, закусывали сушеной рыбой и разговаривали. Уборщица посматривала, чтобы никто не унес кружки.
— Я ведь, ты знаешь, женился на Фене, — сказал Колька и как-то виновато посмотрел на Егорку.
— Слышал. Поздравляю.
— Такая свадьба была! Два дня гуляли. Жалко тебя не было, — он залпом осушил кружку и вытер ладонью губы. — В город перебрались. Дом купили. У нас ребенок. Феня — баба хорошая. Сходим, поглядишь на свою сестру.
«Какая она мне сестра! — подумал Егорка. — Как бы сказала бабка Наталья, десятая кость — и та врозь». Он с удовольствием выпил первую кружку, а вторую осилить не мог. Колька допил ее.
— Чем добру пропадать, пусть лучше утроба лопнет, — вымолвил он.
По дороге к дому Колька забежал в магазин и взял бутылку водки.
— Зачем это? — спросил Егорка.
— Казацкий загул!
— Феня может обидеться.
— Ради такого случая — ни-ни.
С двойственным чувством Егорка приближался к их дому, ему и хотелось взглянуть на Феню, и в то же время он спрашивал себя: «Зачем я иду? Пусть лучше она останется во мне такой, какой была раньше». Но отступать было поздно. Они петляли по кварталу, застроенному одноэтажными домами с палисадниками и огородами.
— Вот тут мы и живем, — Колька открыл калитку. — Федосья Петровна! Феня! Погляди, кого я тебе привел!
Егорка замер. Дверь распахнулась, вышла Феня, ее глаза цвета спелого лесного ореха встретились с его глазами, ожили, и он увидел в них, нет, не любовь, а память о любви.
— Здравствуй, Феня.
— Здравствуйте.
Они произносили какие-то слова и все глядели друг на друга, и только тут Егорка понял, кого он потерял, навсегда, безвозвратно. Она ждала его, одно бы его слово — и она бы стала ждать вечно. Что-то одинаковое было в ее глазах и глазах его бабушки и матери.
— Ну вот и встретились брат и сестра, — сказал Колька.
Он все напирал на их родство, хотя, конечно, знал об их совсем не родственных отношениях в прошлом.
— Иди переоденься. Что ты ходишь, как… — строго посмотрела она на мужа.
— Сама знаешь, телячью шкуру сдавал, чисто не оденешься, — обиделся Колька.
Егорка заметил под яблоней детскую коляску.
— Кто у вас — мальчик, девочка?
— Мальчик. Я не бракодел, — ответил Колька с гордостью.
Он надел белую рубашку, которая ему была узка, вынес стол и стулья и стал помогать жене накрывать. Феня смущалась и робко взглядывала на Егорку. Он тоже смотрел на нее, немного раздавшуюся вширь, и думал, встретит ли он на своем пути такую же женщину, за любовь которой всегда можно быть спокойным.
Хорошо было сидеть в огороде. Ветки со спелыми вишнями свешивались прямо к столу, пахло медом, на цветущей липе гудели пчелы.
— За встречу, — Колька первым опрокинул рюмку и захрустел пучком зеленого лука, обмакнув его прямо в солонку.
Феня только пригубила.
— Ты что, не хочешь выпить за брата?! Пей!
— Мне нельзя. Я кормлю.
— Насосется — крепче спать будет.
Феня хотела подчиниться, но вмешался Егорка, которому была неприятна назойливость друга.
— Когда женщина кормит, ей нельзя выпивать.
— Э, ерунда все это, — сказал Колька, но оставил жену в покое.
Он много пил, держался развязно, но старался не глядеть в глаза Егорки. Когда жена ушла к коляске, он, уж сильно захмелевший, вдруг спросил:
— Ты не обижаешься на меня?
— Я? За что?! — удивился Егорка. — Нет, не обижаюсь.
— Друг! — Колька даже прослезился. — Сколько лет мы не виделись, а? Давай еще выпьем, чтобы у нас всегда была дружба!
— Больше не буду. Я собрался вечером сходить на танцы.
— Его, может быть, девушка дожидается, — сказала Феня мужу.
— Его и пьяного полюбят.
Кольку совсем развезло.
— Ложись спать! — приказала ему Феня.
— Чинно-блинно, — ответил он, покорно встал и, пошатываясь, пошел в дом.
Проводив мужа взглядом, Феня, как бы оправдываясь за него, сказала:
— Он хороший. Такое с ним редко бывает.
— Да, он хороший, — согласился Егорка. — Только его надо в руках держать.
— У меня не вырвется, — улыбнулась Феня и сжала кулачок.
Некоторое время сидела молча.
— Как вы живете? — спросила Феня.
— Учусь… А у вас, я вижу, жизнь устоялась.
Заплакал ребенок, Феня подбежала к коляске и склонилась над ней. Нежность к сыну была на ее лице, и она уже не замечала Егорку.
— Проснулся… проголодался… ручку отлежал… Ах, ты мой скворец!.. — ворковала она, вынимая сына из коляски и прижимая к себе.