— Из деревни хочешь убежать?! А где твоя сознательность?!
— Но вы-то сами давно убежали.
Мыльников с трудом проглотил слюну.
— Я, однако, здесь работаю, — шепотом проговорил он.
— Временно.
— Ну уж как на это верхи посмотрят!
Шилову хотелось повернуться, хлопнуть дверью и уехать в далекую Сибирь на великую стройку. Никакую справку из колхоза от него там не потребуют, он даже не успел встать в военкомате на учет. Но Шилов подумал о матери. Хоть она и храбрилась, но пришлось ей одной туго. Крыша протекала, дом осел на правый угол, рамы перекосило. Подумал он еще об одном… Служба пошла в зачет Петру Шилову: вчера, в свой первый вечер на родине, он заполонил румяную и крепкую девку Нинку Палицыну.
— Что вы мне скажете? — спросил он председателя.
— Ладно, поглядим, — буркнул тот.
Подрагивая щекой, Шилов вышел на крыльцо, закурил и окинул взглядом окрестные места. Вчера они просились в душу, а нынче показались нерадостными. По опыту он знал, к чему приводят испорченные отношения с начальством — начнут косо смотреть, затирать, ущемлять, ставить подножки.
— Что, сокол ясный, как день ненастный?! — услышал рядом с собой чей-то забытый голос.
Это был Митька, михалевский парень, старше его на три года, уже давно отслуживший и ходивший в механиках. Шилов поведал ему свою печаль.
— Кой черт тебя к Мыльникову понесло! Обратился бы сразу ко мне. Нам механизаторы во! как нужны, особенно после армии. Техника есть и будет еще. На днях трактор получили.
— Не знал, что ты теперь начальство.
— Ты не расстраивайся. Мыльников тут не вечно. Пока ты служил, он у нас уже третий.
За неделю до отчетно-перевыборного собрания Мыльников слег в больницу, и отчитывался за него заместитель. Из больницы Мыльников обратился к собранию с заявлением, в котором писал:
«Ввиду плохого самочувствия прошу освободить меня от занимаемой должности».
Его просьбу уважили. Обошлось без скандала и шума. Нашлись даже сердобольные, которые пожалели его:
— Ишь, сердешный. До чего председательство-то доводит! Пришел цветущий мужчина — и угодил в больницу. Все на душе держал.
Когда Мыльников узнал, что его так тихо и мирно освободили, самочувствие его резко улучшилось, в тот же день он был на ногах, а через три дня приехал в Михалево сдавать дела.
На несколько лет Мыльников снова исчез из деревни. О нем знали, что он работает в своем районе — то заместителем заведующего банно-прачечного комбината, то начальником снабжения инкубатора, то еще кем-то. Всегда он был вторым или третьим. Видно, Мыльников после пребывания на посту председателя колхоза сделал вывод, что не стоит выходить в первые, что первым быть хоть и почетно, но рискованно и лучше оставаться в тени.
Изредка михалевцы встречали его в городе, когда бывали там по делам. Он делал вид, что не узнает своих земляков.
Но за два года до пенсии Мыльников вдруг стал директором авторемонтного завода. Завод уже лет десять шефствовал над михалевским колхозом.
— Ну-у, теперь заживем! — заговорили михалевцы, страдавшие забывчивостью. — Ремонтный завод богатый. Там разного старья навалом. Им оно не нужно, а нам в хозяйстве пригодится. Опять же отремонтировать что — директор своим в первую очередь.
Мыльников увеличил шефскую помощь: в Михалево чуть ли не каждый месяц стал приезжать хор пенсионеров из заводского дома культуры.
После ухода на пенсию Мыльникова потянуло в родную деревню, и он купил в Михалеве дом. Дом был большой и старый, Мыльникову такой — ни к чему, а нужно место. Позади рос сад, и рядом — дорога. Плотники разобрали дом и на его месте возвели щитовой, летний, о двух широких окнах, сбоку пристроили веранду. Огород Мыльников обнес новым высоким забором, пустив поверху колючую проволоку.
— У меня всегда была тяга к земле, — говорил он соседям.
После майских праздников Мыльников с женой перебирался в деревню и жил до глубокой осени, пока не оголялись леса. Всегда он был при деле. Весной копался в огороде, а с июня похаживал в лес — вначале за первыми редкими еще грибами-колосовиками, потом — за земляникой; к середине лета в лесу — всего про́пасть: и черники, и малины, и грибов, — хоть не уходи из леса. Осенью тоже благодать: брусника, клюква, а грибов, самых лучших, необеримо: и белые, и грузди, и волнушки, и опята.
Повесив корзину на руку, Мыльников с женой отправлялся в лес. С одинаковыми круглыми животами, они никогда не спешили, ходили с достоинством. Он, побывав на посту директора завода, усвоил степенные манеры — высоко держал подбородок, голову поворачивал как-то особо, движения рук — плавные. В лице появилось что-то благообразное, как у святого. Вид его портила расстегнутая на вершине живота пуговица. В деревне он позволял себе такое — чтобы дышалось вольнее.