Если моя идея увлечет тебя, то можешь не тревожиться относительно устройства в Катюшин интернат, ибо все без исключения хлопоты я возьму на себя. Наш секретарь партийной организации, Федор Степанович, очень энергичный и душевный человек. Я попрошу его походатайствовать за нас, и он сделает все точно так же, как сделал бы для самого себя.
Зная тебя, я нисколько не сомневаюсь в положительном ответе, но убедительно прошу не затягивать решение, чтобы как можно скорее сообщить радостную весть Катюше.
Когда Валентина Даниловна надписывала конверт, у нее вдруг задрожали руки. Можно ли вот так, разом, порвать все нити, связывающие ее с домом? Может быть, она погорячилась, утратила контроль над собой и метнулась не в ту сторону? В поисках ответа она смотрела на знакомые стены, на родные фотографии и на потолок, каждая трещинка которого врезалась в ее память.
«Что я делаю? Ведь это же мой дом! Все, как хорошее, так и плохое, в нем тоже мое…»
Но тут Валентина Даниловна представила себе, как родственники Валерии, подобно клопам, расползаются по ее дому, долбят стены, ломают паркет, отдирают половые доски и с инструментами в руках рыщут в поисках несуществующего клада с золотом, а вечером усаживаются за стол и нестройно затягивают песню «Раз по морю я плыла…». И рядом с ними ее Толя. Он, правда, не станет подпевать хору Безденежных, стеснительно сославшись на отсутствие слуха, но это не меняет дела. Нет, прочь колебания! Что значит порвать нити, когда их давным-давно нет в помине? Вместо нитей есть символы, способные заменить их разве что в глазах посторонних людей. Как ни горько сознавать, но она — чужеродный элемент в семье младшего сына, и предстоящий переезд в новую квартиру лишь помог правильно расставить все акценты. Так о чем же ей сожалеть, отправляясь в интернат для престарелых? Что оторвать от себя? Толю? Он сам сделал так, что у нее не осталось выбора. Сын, надо полагать, будет изредка навещать ее. Может быть, тайком от Валерии. Что говорить, ей до слез жалко расставаться с домом, где она прожила ровно полвека и где жили Гриша, Андрюша, тетя Варя. Какая-то часть ее сердца навсегда останется на Петровском бульваре.
Услыша легкие шаги внучки, Валентина Даниловна решительно подняла голову.
— Светочка, это ты? — спросила она. — Подойди ко мне, детка.
За шкафом послышался мерный скрип рассохшегося паркета, и Валентина Даниловна догадалась, что внучка, приподнявшись на цыпочки и балансируя растопыренными руками, уходит на кухню.
Часом позже вернулся домой Сема.
— Бабусь, ку-ку! — сказал мальчик, заглядывая за шкаф.
— Здравствуй, детка! — с улыбкой встретила его Валентина Даниловна. — Ты не собираешься выйти на улицу?
— Неа. Я только что со двора.
— А может быть, все-таки выйдешь на минутку? — попросила Валентина Даниловна. — Мне нужно срочно отправить письмо.
— Неохота мне, бабусь. Вот если бы ты подкинула на мороженое.
— Хорошо, детка, я дам тебе на мороженое! — Валентина Даниловна обрадованно кивнула головой и потянулась за кошельком. — Договорились?
— Ладно, бабусь. Только мне разонравилось то, что за двадцать три копейки. Это раз! — Внук выразительно посмотрел на нее. — Я уже большой и хочу за сорок восемь. Это два!
— Конечно, Семочка, ты уже совсем взрослый, — согласилась Валентина Даниловна, протягивая внуку письмо и последний оставшийся у нее рубль. — Большое тебе спасибо за любезность.
— Хочешь, я и тебе куплю за сорок восемь? — неожиданно предложил мальчик.
— Не нужно, детка, — Валентина Даниловна покачала головой. — Оставь сдачу себе. Только, прошу тебя, не ешь сразу много мороженого, а то может заболеть горлышко.
Сема вихрем умчался на Трубную площадь, а Валентина Даниловна откинулась на подушку и закрыла глаза. Она была довольна своим решением. Теперь ее существование обретет не только какую-то привлекательность, но и смысл. А это главное! Хуже нет ежечасно ощущать то, что ты не нужна живущим рядом с тобой, и совсем другое дело, когда чувствуешь, что приносишь хоть малую, но очевидную пользу.
Бессонная ночь и волнения последних дней привели к тому, что Валентина Даниловна попеременно то дремала, то бодрствовала, причем смена состояний происходила почти незаметно. Сперва она продолжала думать о будущей жизни рядом с Катюшей и Шурочкой, потом советовалась с Андрюшей, всецело одобрившим ее шаг, а чуть позже увидела себя в ленинградской комнате на Караванной, вздрогнула от звука разбивающейся чашки и услышала слова Гриши: «Валентина Даниловна! Валюша! Я прошу вас стать моей женой!.. Я… Мне… Я люблю вас!»