– Но, Джереми Прайор, какое отношение эта история имеет к вашей статье о наемниках-эмигрантах в Дублине?
– Какое? Какое отношение? Да как Вы не понимаете?! Никакого! Ничего ни к чему не имеет никакого отношения.
***От себя добавлю: ОНИ БИЛИ ЕГО НОГАМИ, но правду им скрыть не удалось. Алилуйя.***
Глава 6. Потерянный бегемотик
Я видел сон. И такое бывало.
Чего только не увидишь во сне!
Мне снилось белое покрывало,
Оно пригибало меня к земле.
Под ним копошились белые черви
И ухмылялись во весь рот, до ушей.
***Быть может, даже это объясняется по Фрейду. То есть, сексуальные фантазии (белые черви – ярко выраженный фаллический символ); потом – покрывало (ассоциация: кровать, подушка, простыня; ряд можно продолжить: пятна на простыня, грязная простыня, грязь… значит… прачечная, женщина-приемщица, грустная приемщица, муж ушел? Или умер? Умер, смерть, катастрофа, Титаник, Леонардо ди Каприо).
Вывод: трахать Леонардо ди Каприо на белом покрывале. В рот и в уши. С помощью белого червяка. Фрейд отдыхает.***
Мы пойдем другим путем. Более оригинальным, но вовсе не проторенным, а, значит, ошибки на этом пути будут сплошь и рядом. Но такова уж литература – никогда не знаешь, что получится в конце. Именно этим литературный процесс сближается с процессом приготовления пищи из не внушающих доверия ингредиентов. Но, как я уже сказал, мы пойдем иным путем.
Если в классической литературе можно выявить приблизительно три фактора, влияющих на создание произведения, то в нашем случае факторов будет, ну, сколько? Ну, например, восемь. Или семь. Ну, семь-восемь, не больше.
Во-первых: фактор тетради в клеточку.
Пользуясь мертвым языком латиносов, «tabula rasa». Сразу отметим, что социально-исторические предпосылки для создания какой-либо классики яйца выеденного не стоят, если нет тетрадочки в клеточку.
Во-вторых: фактор шариковой ручки.
Тут возможно два варианта: с пастой и без пасты. Но фактор шариковой ручки без пасты мы даже рассматривать не будем ввиду его полного идиотизма.
***Небольшое замечание ко второму пункту. Автор «Разоблачения» при написании романа пользовался шариковой ручкой с надписью «Marlboro». Отсюда тема дублинских складов фирмы «Marlboro», пунктиром проходящая через весь текст. И, хотя каждый здравомыслящий человек знает, что фирмы «Marlboro» не существует (есть сигареты «Marlboro», выпускаемые компанией «Philip Morris»), тем не менее – тема-то прошла! Вот, что значит – фактор шариковой ручки. Это будет посильнее декабристов в спальне Герцена и «Фауста» Гете вместе взятых…***
Сзади, а также, с боков ко второму фактору примыкают факторы третий, четвертый и пятый. Соответственно: освещения, рабочего места и внешних раздражителей. Тут все понятно, без света писать очень сложно; сочинять роман, вися вниз головой, очень проблематично; творить, когда тебе в одно ухо поет Мадонна, а в другое передают прогноз погоды – почти невозможно.
Сам собой напрашивается вывод.
Живи, покуда жив, среди потопа,
Которому вот-вот наступит срок.
Поверь, наверняка мелькнет и жопа,
Которую напрасно ты берег.
И. Губерман
***Нижеследующий текст был произнесен Джорджем Саммерсом (G. St. Summers) на открытии Дублинского Клуба Медиков и Педиков в июне 1974 года. Издан отдельной брошюрой в конце 1974 года (под заголовком «История #5»)***
*** Когда Рик Бовер и Эндрю Валентайн гостили на Канарах у брата Валентайна Эдди, они познакомились с очаровательной блондинкой по имени Присцилла Шамуэль и провели с ней незабываемую и полную безумств ночь в номере трехзвездочного отеля, на самом берегу океана. Спрашивается, а на фига им это было надо? Спасибо за внимание.***
Попытаемся вернуться на несколько десятков лет назад. Тогда, в июне 74-го, весь Лас-Пальмас бурлил и сверкал, как начищенный самовар. Неудачное сравнение. Сверкал, как желтый бешеный огонь. О чем это я? Сверкал, как брошь на груди любимой женщины. Опять не точно. Можно подумать, что я прикрепил брошь прямо на грудь. То есть, раздел женщину, ударил ее по зубам (чтобы не сопротивлялась), а потом проткнул сосок и, не обращая внимания на вопли и стоны, повесил на грудь эту самую брошь.
Последний раз попытаюсь вернуться в Лас-Пальмас 74 года. Если не получится, то и пробовать больше не буду.
***Дальнейший текст является стихотворным. Написан он Томасом Вулфом. Но не тем знаменитым Томасом Вулфом, а тем Томасом Вулфом, который был заявлен в первой главе в качестве человека, наравне с другими людьми звонившего по телефону автору первой главы.***
Дома стояли в ровный ряд
И ночь сверкала позолотой.
И мы любили все подряд,
Забрызгав весь Лас-Пальмас рвотой.
Нас было трое: ты и я.
Мы пили воду из бокала,
Чтоб заглушить накал огня…
Не заглушили мы накала.
***Речь в стихотворении, по видимому, идет о поездке Томаса Вулфа в Лас-Пальмас в середине 1975 гола и о его встрече с зеленоглазой блондинкой по имени Присцилла Шамуэль. Автор вставил в роман это стихотворение по той простой причине, что он был должен Томасу Вулфу 500$, а отдать не мог.***
Сверкал Лас-Пальмас, словно солнце.
(Какая звукопись пошла!)
Я помню, как в мое оконце
Ты поскользнулась и вошла.
***Следует отметить, что две последние строчки вышеупомянутого четверостишья полностью отражают суть вещей в той последовательности, в которой вещи происходили на самом деле. И, хотя, лаконизм автора здесь явно гипертрофирован и, к тому же, стремится к нулевой завершенности стиха, несмотря на эти литературные промашки, стихотворение в целом (и данное четверостишье в частности) дает точную картину знакомства Томаса Вулфа с Присциллой Шамуэль в июне 1975 года в Лас-Пальмасе (Канарские острова, остров Гран-Канария).***
Тебя схватил я под подмышки,
Вдохнув горячий smell of sweat,
И понял я – ничто не слишком.
Но тихо ты шепнула: «Нет!»
Я приподнял кусочек платья
И обнаружил, что искал.
За этот миг готов отдать я,
Что из-под платья я достал.
***По словам Томаса Вулфа, последние четыре строки он увидел во сне. Непосредственно в ночь знакомства с Присциллой Шамуэль. Поэт утверждал, что вначале ему приснилось мужское отделение в бане, а сам он оказался женщиной, случайно открывшей не ту дверь. Потом, когда поутихли вопли испуганных мужиков, Томас Вулф, а точнее – баба по имени Томас Вулф, увидела, как эрегированные пенисы большинства мужчин (у двоих эрекции не случилось) оторвались от своих хозяев и взмыли к потолку. Купаясь в клубах пара, члены начали превращаться в буквы, а буквы – складываться в слова. И, вскоре, в воздухе висело четверостишье, начинавшееся словами «Я приподнял…». Неэрегированные пенисы играли роль запятых.
«Я был в шоке» – рассказывал Томас Вулф – «но это не помешало мне схватить чернильный карандаш и записать появившиеся строки на ягодицах первого попавшегося мужчины. Как вы понимаете, это тоже происходило во сне. Потом я проснулся, и, как не пытался вспомнить увиденные строки, так и не смог. Через три года я попал в Польшу, и в Кракове познакомился с неким Андрюсом, голубая мечта которого была – уехать из Страны и почему-то обязательно в Ирландию. Так как сам я из Дублина, то решил помочь парню. Благо для меня это не представляло особого труда. Я пригласил Андрюса к себе в номер, задернул шторы, поставил на стол бутылку текилы, а сам, пока парень был в ванной, размышлял о метафизике бисексуализма. Я уже дошел в своих мыслях до Артюра Рембо и, улыбаясь, цитировал про себя стихи поэта, и в этот миг открылась дверь ванной и на пороге появился обнаженный юноша с телом Аполлона. Все стихи тотчас вылетели из моей головы. Андрюс повернулся, чтобы выключить свет, и, о, боже! У него на заднице ясно виднелись строки, выведенные чернильным карандашом. Я потерял дар речи, я не мог двинуть ни рукой ни ногой. На заднице у студента-поляка было написано четверостишие, начинающееся словами: «Я приподнял…» И далее по тексту.***