Мне страшно. Но вот ведь, же, как бывает? Одновременно страшно до жути, но приятно смотреть на эту темно-голубую, почти черную синеву, которая, то приближается, опускаясь и почти касаясь края борта, и эта синева стремительно пролетает мимо, то отрывается, осыпая меня мелкими и прохладными брызгами. Я крепко цепляюсь за поручень и медленно, мелкими шажками, прижимаясь спиной к надстройке, продвигаюсь к носу. Все мои мысли к ней, туда, где я оставила ее беспомощной, распластанной и вызывающе обнаженной. Туда, куда пробрался Марек. И я понимаю, что все, что там происходит, это может быть таким, чего я боюсь, что пугает меня даже самой мыслью об этом. Вот и последний шажок.
В следующее мгновение я замираю, от увиденной мною картины. Я так и застываю, на самом опасном месте. Замираю на переходе палубы, между бортом и носом.
- Ну и что? Что тут такого? - Я нервно, перебиваю и вступаюсь за Марека.
- Ну, для чего мы? Что тут такого страшного? Она же взрослая!
Смотрю на подругу. Она, от моего замечания, смотрит удивленными глазами.
-Ты, что? Ты, правда, ничего не понимаешь? Или ты прикидываешься? Марек, он же, он же ее дядя! – Наконец произносит она, громко выкрикивая последнее слово.
- А раз дядя, то он, что? Он, что не мужик, что ли?
- Надька, ты, что?! Ну, ты даешь? Это у тебя мозги набок поехали. После твоего отчима. Наверное, только и думала, что он, да как может с тобой?
Я задыхаюсь от этого вопроса. Наступает пауза. Молчим. Я обижаюсь на нее. Думаю. Как она может? Как она может мне говорить такое? Вот бы, думаю, тебя на мое место поставить. Это тебе не родительские фильмы смотреть. Это правда, это реально.
- Ты, знаешь, - говорю ей без всякой обиды, - а ты поживи, как я, когда ты знаешь, что за каждым твоим шагом, он наблюдает, выжидает, все момент выбирает. Я даже при нем боялась в душе помыться, лишний раз в туалет сходить. Боялась днем заснуть, когда он после дежурства был дома. Слышала, что он вроде бы лег и спать должен, а он не спит. А когда мы с ним одни, летом, я раздета, он чуть ли не голый, расхаживает по дому. Ты ведь не была в этой шкуре, не знаешь, что это такое. И потом, мои груди! Я же видела, как он на них пялится, знала, как он загорался, когда их лапал.
Она удивленно смотрит.
- Да, да, лапал! Даже при матери. Зажмет меня в коридоре и лапает. Больно! Я же не могла об этом всем матери рассказать. Боялась, что она что-то сделает, что я стану причиной развода. Вот и приходилось мне, когда мать на работе, сидеть в своей комнате и прислушиваться к его шагам. А он ходит, ходит. Подойдет к моей двери и стоит. Я же ведь все слышу. Слышу, как он дышит, нервно. Зверь! Самый настоящий зверь стерег меня и ждал моего промаха. Мне шевельнуть надо было, только пальчиком или охнуть не так. И все. А ведь я человек, мне тоже хотелось внимания, ласки. Ведь я же, девочка! Меня не стеречь, меня гладить надо было, баловать. Ты думаешь, что мне было легко? Представь себе, как тебе страшно, когда ты одна, беззащитная, а за дверью мужик, мужчина. Какой мужчина? Ведь если бы я только пальчиком шевельнула бы, то он бы меня, может, и на руках носил. Я уже не говорю о том, что как бы он любил меня, как девушку, как свою женщину. Ты, знаешь, не все выдерживали. Я читала, что во многих, ты слышишь, во многих семьях, где дочери и отчимы, такие страсти любовные закипали. Куда там, Шекспир! И, что матери дочерей, не только молчали, а некоторые с дочерьми буквально сражались, за свое право быть использованной по назначению, как женщина. Ты, почитай. Классику почитай. Одно дело, когда такое с детьми, а другое, когда, с такими как я, чужими, не родными. Улавливаешь разницу? Подруга, моя!
И потом, ты же ведь все знаешь. Мне ведь тоже хотелось внимания к себе, у меня, между прочем, не только грудь росла, но и там все уже дыбилось. Да, что там говорить. Ты же все знаешь. Чем мы с тобой утешались? Только ты могла это делать сама и спокойно. Ты же сама мне рассказывала, что и мама тебе все условия создавала. А, я? Я же, по настоящему, себя то и потрогать не могла. Все боялась, что он увидит, подслушает и станет меня тем шантажировать. И потом. В таких семьях, я читала, девочки очень рано взрослеют. Вот это, каждодневное ощущение желания обладать тобой, исходящее от мужчины, очень рано взрослеет девочку. Ведь я же понимала, что я для него значу и кем стану, если отвечу. Я это, между прочим, и с твоей помощью, выдержала и перенесла. А многие девочки нет. Так, что подруга, давай не обижаться, жизнь сама все рассудила. Жизнь, а не люди.
Она смотрит на меня, и я вижу, что в ней многое изменилось. И хоть и был с ее стороны, первоначальный порыв, пре встречи, но сейчас, я вижу, что за ним ничего уже не стоит. Интересно, я думаю. Услышу ли я разгадку этому из ее рассказа или надо самой догадываться?
Мы обе обиженно сидим рядом и молчим. Обстановку разряжает мама.
Она принесла чай и свое фирменное варенье из крыжовника. Очень вкусного, между прочим.
- Девочки, вы, что поругались? Ведь только же встретились? Сколько же вы не виделись? Неделю, месяц? Не виделись, а уже поругались. Интересно, почему же?
Постояла, не дождалась ответа, вышла. Мы еще минут пять сидим, к чаю не притрагиваемся. А потом я опять продолжаю.
- Может я и наказана за то, что не отдавалась, что меня, такую бог выбрал для искушения. Ведь, посмотри, во мне все для любви и тело и грудь. Может быть, если бы не отчим, то были бы у меня уже парни и мужчины? И все бы было, как у нормальных людей? А что теперь? У меня к ним выработалось такое чувство, ну это, омерзение, что ли? Ну, не вижу я в них искренности такой, вижу, только это желание. Как у него. И оно, их это желание, с ним все время сравнивается. Только с его желаниями все что связано, это страх, мучение для меня с детства и беспокойство за безопасность, тревога. А как должно быть? А должна быть радость, что тебя заметили, что ценят и любят, что защитит тебя любимый. И потом, должно быть желание. Слышишь, подруга, желание!
Так, что не обижайся и продолжай. Я тебя угощаю вареньем и чаем, а ты напрягайся и вспоминай. Помни, что так, как я, тебя никто и никогда не будет слушать. Девочка моя, первая! Слышишь, подружка моя верная. Рассказывай, я тебя внимательно слушаю. На, вот чашку и варенье. Кушай и меня не забывай.
Подруга молчит, чашку берет задумчиво. Пробует варенье. Нравится. Ну, слава богу, думаю, оттаяла.
- Так о чем же ты мне так и не договорила? Ах, да! Ну, пришла ты, выглянула и что ты увидела? Рассказывай так, как будто бы ты говоришь для самого верного и самого преданного своего друга.
Улыбаюсь и она мне. Чашку ее придержала рукой и слегка поцеловала. Не в губы, в щечку. Она ободрилась и продолжает дальше.
- Я вижу прямо перед собой. Голый, красный от загара, волосатый зад Марека. Он, в чудесной гармонии, движется, ритмично и быстро. То опускается, то приподнимается, между ее ног, раздвинутых в разные стороны. И я вижу, как сжимаясь, сближаются половинки его попки, когда он втискивается в нее и как, они округляются, в обратном движении. Я вижу ее острые и беззащитные, голые колени. Белые, не загорелые подошвы и ступни ног, торчащие в напряжении, с раздвинутыми, пальцами ног. Я вижу ее руки, которыми она обхватила и крепко стянула кожу, вцепилась ему в спину. Я от волнения замираю и чувствую, как мои руки и ноги слабеют.
В то же мгновение, ее лицо выскальзывает из-под его туловища и ее глаза, бессмысленно и с поволокой, неутолимого пока желания, мгновенье равнодушно и, наслаждаясь, скользят, как бы сквозь меня. Затем, они, резко сужаясь, посылают мне такой взгляд, который, как бы отталкивают, бьет в меня. Ее глаза, как бы кричат: «Уйди, уйди! Ты мне мешаешь! Это мое»!
Следом, крутая волна плавно приподнимает и отделяет мое тело. Руки ослаблены, пальцы запоздало хватают пустоту и не я успевают зацепиться. И пока, я лечу, все еще не понимая, что же происходит, я успеваю, мгновенно подумать, что я так же хочу! Но не успеваю насладиться этой мыслью.
Удар! Погружение! Кувырок!
Меня завертело и стремительно потянуло в пугающую бездной глубь.