Изложив нам всю информацию, она с облегчением выдохнула и спешно покинула столовую.
— Спасибо! — крикнул я уголку платья, мелькнувшему в дверном проеме.
В коридоре девушка нарочито громко объявила, что завтракать будет на кухне, а не с господами. Я тяжело вздохнул, уселся за стол и молча приступил к трапезе. Мистер Бэрроуз, объевшись беконом и едва притронувшись к каше, задремал, опустив голову на грудь. Созерцая оплывшего усталого старика, я с трудом подавил приступ брезгливости и, утерев рот салфеткой, встал.
Я попросил у служки лист бумаги, перо и чернила, всерьез намереваясь сделать хотя бы схематичный набросок карты города. Но, когда я поднялся к себе и приготовился к работе, осознал, что рука моя дрожит, а каждый росчерк выходит неверным и ломаным. Отбросив лист бумаги, замаранный кляксами и жалкими потугами к художеству, я бессмысленно уставился в окно. И хоть там занималась настоящая буря: флигели на крышах истерично вращались, деревья жалостливо стучали своими ветвями в окна домов, словно прося убежища, а пыль вихрями скакала по улочкам – в душе моей царил штиль. Безветрие, неподвижность, спертый воздух. Я будто бы задыхался, ища выход из самого себя.
Что ж, в Монашеской Пристани я не из-за своих достижений, а по прихоти старика, боящегося потерять свой пост. Но кто же писал отсюда в столицу, моля меня разыскать? Что связывает меня с этим местом, зачем я здесь?..
Я перевел взгляд на свои пальцы, теперь испачканные чернилами, помня о том, что на них совсем недавно была гипсовая крошка. Откуда уверенность, что я и раньше касался этих предметов?.. Почему даже тяжелая туча, наползающая на город, кажется мне до боли знакомой?
В дверь постучала служка, узнать, не нужно ли мне зажечь свечи, и только тут я немного пришел в себя, осознав, что уже какое-то время сижу в кромешной тьме. Снизу доносилась и вправду довольно приятная музыка, но сейчас я не искал компании. Да и конечно же мне там будут не рады после заявлений мистера Бэрроуза… И винить горожан не в чем: совершенно очевидно, что к грубому инженеру я гораздо ближе, чем к ним.
От мягкого свечного света и монотонного постукивания тяжелых капель по стеклу меня немного разморило, и я лег на кровать, совершенно не понимая, что буду делать, когда проснусь. Но Морфей не сжалился надо мной: часы я вертелся с боку на бок, слушая бормотание мистера Бэрроуза в соседней комнатке, а потом и его ненавистный храп. Звуки внизу стихли, а вот шум за окном достиг своего апогея: нечто, могущественное и темное, завыло, засвистело, вскрикнуло. Мне казалось, что даже волны морские бьются сейчас прямо об изголовье моей кровати. Так неестественно близко, маняще…
Не дожидаясь, пока свечи окончательно перегорят, я поднялся на ноги и с канделябром вышел из комнаты. Плеск моря только усилился. Я подергал дверь, ведущую на террасу, но она оказалась закрытой. Медленно спускаясь по винтовой лестнице, я держал канделябр высоко над головой, чтобы осветить как можно больше пространства, это и сыграло со мной недобрую шутку: верхней ступенью я случайно сшиб свечи, и оказался в темноте.
Следовало бы, наверное, вернуться восвояси, или крикнуть служку, чтобы та осветила путь. Но что-то в груди взволновалось, как перед карточной игрой: мне хотелось требуя лихости и риска. Я зажмурился и, даже не выставив перед собой рук, пошел на шум волн. Мягко ступая по ковру, я достиг того места, откуда и доносились чарующие звуки. Распахнув глаза, уже порядком привыкшие к темноте, я осмотрел весь свой путь. На нем были и высокие вазы с сухими цветами, и безвкусные бюсты на подставочках и даже небольшие пуфики. Удивительно, что мне удалось ничего не задеть.
Концом моего путешествия стала двухстворчатая дверь, украшенная рисунками морских тварей. Отчего-то не сомневаясь ни секунды, я потянул на себя золоченую ручку, а потом решительно шагнул в комнату. Голые стены, высокие потолки, простор и тьма. Я, наверное, мог бы даже разочароваться, оттого, что именно это стало наградой моей авантюрной прогулке. Но удары волн, слышимые откуда-то сбоку, становились все громче и громче. Я прошел к дальней стене, и отодвинул штору, думая, что она скрывает окно. Но нет, предо мной была стеклянная дверь, ведущая прямо к морскому берегу. Не собираясь даже обращать внимания на внутренний голос, в панике вопивший, что такое совершенно невозможно, ибо город на много метров высится над морем, я рывком отворил дверь и едва не задохнулся от холода и восторга: капли миллионами ледяных игл впились в кожу мою, ветер настежь распахнул сюртук, вышибая из груди нечеловеческий хохот безумца.