Я побрел вперед, ведомый природными чарами, я позволил волнам бить меня по коленям, потом по бедрам и корпусу. Темное небо рассекли опаловые молнии, но я, не распознав этого рокового предзнаменования, остановился, вглядываясь в темную пучину, покрытую кружевом пены, и ждал чего-то неведомого, вечного, взывающего ко мне из таинственных глубин. Слишком поздно я осознал, что уровень воды все поднимается и поднимается: за считанные мгновенья, она затопила и рот, и нос мой, лишая воздуха. Я поднял руку, хоть и знал, что молить о помощи некого, попытался задержать дыхание. Но вдруг я вскрикнул, и череда белых пузырей унеслась к поверхности, лишая меня шанса на спасение. Но как я мог молчать, когда из мглы и бесконечности морской толщи на меня взирали подслеповатые рыбьи глаза, отчего-то поместившиеся на обыкновенном человеческом лице?! Что-то темное, похожее на щупальца, обхватило сзади мое тело, и я тут же лишился чувств.
***
Я вскинулся на кровати, услышав крик мистера Бэрроуза. Или то был просто раскат грома? Ставни окон моих дрожали, море шумело так близко, будто вошло в город на правах хозяина и разгуливало теперь по улицам, не боясь никого, но ни с кем не желая встречи. Вспышка молнии на миг осветила мою комнату: портреты отца и матери на стене, сундук, набитый этюдами, дряхлый, измалеванный каракулями Чары мольберт, икону Богоматери над каминной полкой и все-все-все, бесконечно дорогое моему сердцу.
Но свет потух, и я вновь провалился в беспамятство: то воды бурлили вокруг меня, то рокот канонады, то безумное моленье старика чаячьим возгласом вспарывало пространство. Белая птица, как росчерк самой тонкой кисти, парила на темном небе, следовала за мной до самого вокзала. Просила: «Останься! Останься! Останься!». Или не птица? Но кто бежал за мной тогда, кто бежал?!..
Я стискивал простынь, стонал, просил воды, и вода потоками снисходила с небес. Вода властвовала, вода карала. Ей надо жертв, она не терпит оскорблений.
***
Солнце настойчиво и жарко светило в лицо мое, но я был не в силах разнять тяжелых век. Перенесенный позор, усталость и, видимо, переохлаждение, сильно сказались на моем и без того не очень крепком здоровье. Ах, кажется, вчера я повалился с берега и прямо в воду?.. Смеялась ли мисс Чара? Смеялась ведь, смеялась! Какое несчастье! Помнится, мы вышли на прогулку, она вновь держала меня под руку… А потом… Потом… И почему я в могу припомнить лишь рыбьи глаза, бесцельно и холодно смотрящие на меня сквозь болотно-зеленую пелену?
Голова болела нещадно, горло саднило, легкие жгло. Я протянул руку, надеясь, что какой-нибудь добрый самаритянин оставил на тумбочке моей стакан воды. Но ладонь все скользила и скользила по простыни, и я, наконец, распахнул глаза. Комната оказалась чужой, не той, в которой меня поселили. Гораздо больше, с высокими потолками, меблирована с большим вкусом. Только вот портреты на стене весьма старомодны, будто рисовались целые эпохи тому назад. С крайним смущением я осознал, что кровать достаточно широка для двоих. Да и подушек в изголовье лежал целый ворох.
Прежде, я, конечно, задумывал жениться, но только после того, как стану Академиком, куплю домик в Истер-Сайде, самом светлом районе столицы, и обзаведусь собственной художественной мастерской. Хотя да, на кой картографу мастерская?.. Серьезному человеку негоже будет марать краской бумагу, на которой должны размещаться лишь точные чертежи…
Я, было, скинул одеяло, но потом укрылся вновь, растерянно оглядываясь в поисках своего костюма. Господь, кто же раздевал меня догола? Надеюсь, это были настоящие джентльмены, которые не позволили женщинам находиться поблизости. Уповая на то, что в столь позорный для меня момент в комнату никто не войдет, я перебежками кинулся к высокому шкафу с резными ручками. Внутри оказалось на удивление много вещей, да и к тому же все моего размера. Неужели эти простаки решили, что с нами можно договориться таким образом? Задобрить с помощью платья? Как наивно, как же наивно!