С досадой пришлось признать, что впереди меня ждет не легкое путешествие, полное развлечений и приятного времяпрепровождения, а долгая и кропотливая работа. Кроме составления подробной карты как самого города, так и всех его окрестностей, я намеревался собрать немало сведений для Министерства градоуправления. Расписать, какие в Монашеской Пристани существуют отрасли, чем живут люди, его населяющие, какой у этого места вообще потенциал к развитию. Я жаждал преподнести министру Ризу черное, словно выжженное, пятно на карте в виде монументальных описательных трудов. И глупо будет противиться, если за эти заслуги меня захотят сделать самым молодым Академиком в истории…Тогда придется долго и мучительно репетировать свою вдохновляющую речь перед зеркалом, и, главное, научиться сгонять с пухлых щек постыдный юношеский румянец.
Робкие солнечные лучи скользнули по моему лицу, и я зажмурился, уверенный в том, что это доброе предзнаменование. Сладкие мечты охватили все нутро мое, но вдруг я распахнул глаза. Попутчик мой затих. Он просыпался.
— Гхм-гхм… — мистер Бэрроуз со звучным кряхтением поднялся с лавки и хлопнул меня огромной ладонью по колену. — Доброе утро, юный Жан! Ну, как спалось? Прелестно, я думаю? Ах, какие у меня бывали сны в молодости, как долго я мог наслаждаться видениями чистых прекрасных… Гхм, гхм… Да, сейчас мой сон уже не тот. Пробуждаюсь от любого шороха… Ты выглядишь уставшим, Жан! Неужели что-нибудь стряслось?!
Я невольно задержал взгляд на капельках пота, выступивших на лысине главного инженера Его Величества, но ответил вполне спокойно:
— Скрип кареты мешал уснуть, сэр. Да и птицы…
— Птицы?! — воскликнул мистер Бэрроуз и дернул занавеску, едва не сорвав ее с тонких гвоздей. — Да это же чайки, мой дорогой Жан! Мы близко! Мы очень близко!
Присмотревшись, я тоже распознал в белокрылых изящных птицах чаек, виденных мною разве что в учебниках по натуралистике и в романах о великих морских путешественниках. Усталость сразу схлынула, я подался к окну и почувствовал свежий запах, который мне не приходилось обонять никогда прежде. Сомнений быть не могло: дорога наша виляла невдалеке от самого настоящего морского берега.
Природа чудным образом оживилась: небо теперь сияло оттенками ультрамарина, трава становилась все более высокой и сочной, а деревья на глазах стройнели, вытягивали ветви кверху, подобно танцовщицам, вскидывающим свои грациозные ручки, и покрывались удивительно пахучими тонкими листьями.
И контраст с серой, задушенной людскими толпами и смрадом заводов, столицей, был столь невероятен и невообразим, что мне почудилось, будто я оказался в райском краю по ту сторону жизни.
Какой бы ни была Монашеская пристань, в эту минуту я был ей безмерно благодарен, за все проблемы, доставленные Империи, за все то, что потребовало визита картографа и Главного инженера, и обернулось лично для меня неимоверной удачей.
Глава вторая: Монашеская пристань
И вроде бы все складывалось хорошо: карету за нами прислали за два часа до прихода поезда, кучер, раскланиваясь и улыбаясь, твердил, что нас с нетерпением ожидают, и со мной был особенно приветлив. Но только вот липкое предчувствие, что таким гостям в далеком городишке не рады, не отпускало. Своего же предела мое беспокойство достигло, когда в обрамлении гор я вдруг рассмотрел стены домов из голубого камня и охряно-рыжие крыши. Мистер Бэрроуз в последние минуты нашего путешествия стал до того словоохотлив, что вновь разбередил во мне желание вытолкнуть его наружу. Благо, для интересного разговора собеседник ему вовсе не требовался, и потому я мог молчать, сосредоточившись на собственных мыслях.