Удивительно, но в тот момент в голове моей поселилось лишь одно желание: выскочить из тесной кареты, размять закостеневшие члены и бегом пуститься по сочной траве к вратам города. Осознав, как буду смешон в измятом, покрытом пылью костюме, я убрал руку с дверцы, которую едва не распахнул, поддаваясь неясному порыву. Отец предупреждал о морском воздухе, о способности его удивительным образом дурманить разум, но я легкомысленно подумал, что не могу быть этому подвержен.
Теперь же пришлось схватить газету, чтобы скрыть горящие от восторга щеки. Только вот пальцы мои дрожали, словно у вчерашнего школьника, держащего первый в своей жизни экзамен.
— Жан, вы не могли бы выбраться из кареты? — мистер Бэрроуз, бесцеремонно вырвал из рук моих спасительную газету и откинул ее на полку. — И не читайте подобной новостной чуши, рядом с вами сидит один из важнейших людей в Империи! Если захотите, я расскажу такие истории, которые этим треклятым газетчикам и не снились!
— П-простите, мистер Бэрроуз, — я почему-то смутился и протер лицо ладонями, пытаясь прийти в себя. — Зачем мне выбираться из кареты?
— Я хочу переменить костюм, естественно! Не думали же вы, что я появлюсь перед этими дикарями в таком виде? Кто угодно, но только не Джастин Бэрроуз, сэр! Я представляю Его Величество и хочу, чтобы они осознали это с первой же секунды нашего знакомства!
Я постучал кучеру и с удовольствием покинул душный салон, предоставив мистеру Бэрроузу полную свободу. Стараясь не идти очень быстро, чтобы не показаться издали суетливым или взволнованным, я скрылся за деревьями, растущими на приличном расстоянии от места, где мы остановились.
Оказавшись в тени спасительной зелени, я обернулся к Монашеской пристани. Золоченые подзорные трубы в окнах трех домишек, стоявших особенно высоко, поблескивали в свете яркого солнца. К счастью, направлены они были, кажется, на карету. Ко мне не проявили и малейшего интереса, и стоило бы, наверное, оскорбиться, но что-то ощущаемое на плотском уровне потянуло меня обернуться к городку спиной и мигом забыть обо всем.
Оно проступало сквозь ветви, оно дышало, величественно и ощутимо. Сломя голову, я кинулся через заросли к краю обрыва. Надо сказать, что не бегал я уже довольно давно, с момента вступления в Академию. И теперь, разгоряченный, дышащий до неприличия громко, я почему-то был совершенно счастлив. Важное поручение осталось позади вместе со скрипящей каретой и невыносимым мистером Бэрроузом. Впереди было только море.
Никогда не думал, что простой массив воды, покрытый солнечными разводами, сможет привести меня в такой восторг. Но море, описанное тысячи и миллионы раз в прочитанных мною книгах, оказалось совершенно неописуемо словами. Разум мой мигом оскудел, исчезла сама способность говорить или что-либо анализировать. Я только смотрел на сине-голубую ширь, исчерченную мелкими штрихами волн, вдыхал влажный воздух и тщетно пытался унять взволновавшееся сердце, которое после долгого и утомительного пути будто бы оказалось дома.
— Мистер Гоглгейл! — услышал я грубый голос нашего кучера, Шона. — Мистер Гоглгейл!
Я кинул на море быстрый взгляд и коротко поклонился, чувствуя, будто прощаться с ним стоит только с определенными почестями и никак иначе, и поспешил на голос кучера, чтобы его присутствие не осквернило такой великолепный для меня момент.
Кучер Шон – высокий коренастый мужчина с по-детски ясными глазами – замер возле ряда деревьев. На лице его отразилось истинное облегчение, как только он заприметил меня.
— Мистер Гоглгейл! — кинулся ко мне Шон, как будто бы намереваясь даже обнять, но я быстро отступил в сторону и не дал ему этого сделать. — Прошу вас, сэр, не подходите к берегу без проводников! Вам ли не знать, как это может быть опасно!
— О, не беспокойтесь. Я просто взглянул на море. Это впервые в моей жизни! — выпалил я и тут же смутился, осознав, что выказывать такое ребячество не подобает настоящему джентльмену.
Шон поскреб рыжеватую щетину и мягко улыбнулся, продолжая радостно на меня смотреть. Я вопросительно вскинул бровь, но Шон только махнул загорелой рукой и повернул обратно.