Судя по столбу солнечного света, падающему из оконца, сейчас едва ли не полдень. Но прибыли мы в городок ранним утром, а я чувствую себя таким отдохнувшим, будто проспал не меньше десяти часов. Но и проспать целые сутки я бы тоже не смог…
Пытаясь не отдаваться пространным рассуждениям, я поднялся с кровати и юркнул в боковую дверку, надеясь, что найду там умывальную. На счастье, так и оказалось. Смыв прохладной водой дорожную пыль, я так приободрился, что был готов повергнуть прямо сейчас хоть мириады морских чудищ, которые попытаются стать на моем пути.
Напевая что-то, кажется, из «Волшебной флейты» я вернулся в комнату и окинул ее свежим взглядом: кровать голубого дерева, узкий шкаф с латунными ручками, низкий столик у самого окна и неплохо нарисованные восточные орнаменты на светло-бежевых стенах. Удивительно, но я остался вполне доволен всем этим нехитрым убранством: в доме своего отца я занимал комнату чуть ли не вдвое больше, но она была темна, сыра и совершенно безрадостна. А вот здесь мне хотелось дышать полной грудью и рисовать по-настоящему яркие, напитанные жизнью пейзажи.
Достав из чемодана «Основы точных чертежей» мэтра, я приготовился провести несколько умиротворяющих минут, читая то, что мне уже отлично известно. Слог мастера Мейрсмеера успокаивал меня, заставлял поверить в собственные силы. Удивительно, но писал он довольно мягко, а человеком был резким и не терпящим возражений. Я так и не смог понять, насколько то, что он пишет, отражает его истинную суть.
Под кожаной обложкой фолианта я с удивлением нашел пухлый запечатанный конверт, подписанный почерком моего отца: «Прочти, когда не в силах будешь поверить». Отец мой всегда был скуп на проявление чувств и был более чем равнодушен ко всякого рода розыгрышам. Поэтому конверт меня поразил даже сильнее, чем провалы в памяти и внезапное исцеление. Но разрушать печати я не стал, осознавая, что внутри покоится довольно объемное послание, и сейчас у меня не будет ни сил, ни времени вдумчиво все изучить.
Нарядившись в парадный костюм, я еще раз примерил очки: все же, глаза в них казались чуть меньше, и оттого лицо мое выглядело старше и несколько солиднее. Пройдя пару шагов, я наткнулся на тумбу, а потом и на угол кровати и решил все-таки пренебречь абсолютно бесполезным теперь аксессуаром.
Намереваясь отыскать мистера Бэрроуза, я подошел к двери, но и тут замер, недоуменно глядя на защелку. Выходит, комната моя была заперта изнутри. Я обернулся к кровати, пытаясь понять, что же меня так тревожит. Не найдя причин для беспокойства, я покинул комнату.
На лестничной площадке оказалось всего три двери: одна моя, вторая – безызвестная, запертая и немая к моему стуку, и третья из толстого голубого стекла, ведущая на очаровательную террасу. Рассудив, что деревянная лесенка ведет вниз, вглубь приютившего нас с мистером Бэрроузом дома, я все же ей пренебрег и вышел на террасу. Там стояли два плетенных кресла-качалки, по краям возвышались уличные газовые фонари, а меж фонарями были натянуты шелковые ленты. Приятное, благостное зрелище. Я подошел к краю терраски, туда, где стояли высокие вазы с цветами, и вгляделся в блесткую сказочную даль. Ох, перестанет ли море когда-нибудь волновать мое сердце? Думаю, что нет. И слава Богу.
Спустившись с террасы по шаткой узкой лестнице, я вышел прямо на улицу и внимательно изучил постоялый дом, залитый ярким солнечным светом. Пару кованых балкончиков на каждом этаже, плющ, весело вьющийся по стене, перламутровый блеск ракушек, очерчивающих контур окон и дверей. Определенно, это место держали женщины. Стоило бы, наверное, войти из парадного входа, как-то обозначить свое бодрствование, но мне прямо-таки по-мальчишески захотелось побродить по городку инкогнито. Изучить его не со стороны почетного гостя, а со стороны пусть не жителя, но хотя бы путешественника.
Пониже опустив на глаза котелок, я двинулся в путь, продолжая насвистывать под нос незатейливую мелодию. Монашеская Пристань показалась мне затвердевшим морем – такой волнистой, причудливой местности я никогда прежде не встречал. Я то с трудом передвигал ноги, будто взбираясь на гребень волны, то с невероятной скоростью и едва не хохоча шагал вниз, нарушая покой городка. Тишина, безмолвие, безветрие и близость моря, ощущаемая физически, чем-то мне безмерно приглянулись. Мне хотелось прямо сейчас достать набор отточенных карандашей и сделать пару грубых эскизов, чтобы сохранить в них пусть не точные данные, но атмосферу.