— Я серьезно. Что Вы можете сказать людям вокруг? Это именно Вы не дали шанса своему отцу победить онкологию на раннем этапе! Он ведь Вам писал, просил о помощи, но Вы почему-то не отвечали.
— Скажите, пожалуйста, откуда у Вас эта информация? — спросил Баукус, смотря на директора, а в глазах его начинала играть ярость.
— Ричард сам говорил это мне.
— Подскажите, когда он это говорил? — Баукус начинал напирать на директора. — Подскажите все-таки, ибо я ни одного письма не видел, а Вы на меня сейчас клевещете.
— Он говорил об этом до того, как сюда прибыла Карения, — мрачно сказал директор.
— Прекрасно… А есть хоть одно доказательство того, что Вы не лжете? — Баукус быстро открыл почту на телефоне, а после вбил в поиск время с начала заболевания до прибытия на планету первых директоров экспроприации в сентябре две тысячи пятьсот семьдесят девятого года, после чего ввел почту своего отца, которую помнил наизусть. — Смотрите. Ни одного письма. Или Вы скажете, что я просто подчистил эти письма?
— Не скажу, — директор нахмурился, глядя в пустой список писем на почте Максимилиана, а после отошел, а девушка осталась рядом с Баукусом.
— Дайте мне тоже посмотреть, — проговорила она, громко сглотнув, а Баукус сразу остыл и показал планшет девушке. — Ни единого…
— Ну, а ты, малышка, думала, что я настолько чудовище? — улыбнулся Максимилиан, положив левую руку на плечи девушки, она вся дрожала, снова послышались всхлипы, а директор прижал ее к себе и начал поглаживать по спине. — Ну, тише, милая… Мой отец действительно был хорошим человеком, но ведь твоя жизнь только начинается. Ты прекрасная девочка, тебе всего шестнадцать, а ты уже будто себя саму в гроб вгоняешь. Успокойся, пожалуйста. Ричард бы не хотел того, чтобы ты плакала, поэтому, пожалуйста, успокойся… — голос его стал вдруг каким-то не таким, в нем слышалась какая-то нежность и даже любовь, вряд ли он симулировал, все-таки актером младший Баукус не был, но был тем, кто все-таки даже через года работы в МилитариКорп любил детей.
— Понимаете, Максимилиан… Я… — девочка снова замолчала, уткнувшись в атлетичную грудь директора.
— Называй меня просто Макс. Не люблю, когда меня называют так официально, тем более те, кто не связан со мной работой, — он продолжал поглаживать ее спину, закрытую черным пальто. — Понимаешь… Жизнь такая штука, которая очень легко забирает самых близких. Я помню то, как потерял мать. Да. С ней я ладил даже тогда, когда стал недостойным для отца. Я помню, как он не пустил меня на кремацию. Мне было очень больно, но тогда я и понял одно. Боль — это нечто проходящее и лучше, чтобы эта боль проходила как можно быстрее, вне зависимости от того, насколько тяжела та или иная рана. Да… Я говорю о чем-то сложном слишком просто, но тебе тоже нужно это понять.
— Понимаете… Ричард был чем-то большим, чем просто учитель, — она снова всхлипнула, а Баукус закусил губу. — Понимаете… Мы с ним проводили больше времени, чем я с родителями. Он… Он называл меня своей единственной дочкой. Той, кто станет на его место, когда он уйдет. Он говорил о том, что я должна быть лучше, чем Вы. Стать заменой Вас для него…
Каждое слово этой маленькой и хрупкой девочки почему-то ранило Баукуса сильнее, чем что-либо другое. Было понятно, что отец хотел заменить его совершенно чужим ребенком, чтобы заглушить ту боль, которую оставил Максимилиан, не сдержавший обещаний. Да. Он обещал отцу, что станет наследником его великого дела. Да. Он много чего обещал, но ничего из этого не выполнил. Вероятно, самого Максимилиана даже не запомнит история, а если и запомнит, то не тем, кем он хотел стать когда-то давно в детстве.
Он вздохнул, встал на колени перед девочкой и улыбнулся.
— Ты лучше меня, Ванесса. И, наверное, ты настоящая дочь моего отца, ибо я не оправдал возложенных на меня надежд, а вот ты станешь продолжательницей дела отца. И, знаешь… Я думаю, что ты добьешься успехов, Ванесса, я уверен в этом. Ты будешь лучше меня, и даже… Даже превзойдешь отца в деле просвещения детей, ведь ты светлая и добрая девочка, которая готова, похоже, на очень многое ради того, чтобы сеять свет вокруг. Пожалуйста, Ванесса, обещай мне, что когда я вернусь из Столицы со съезда директоров МилитариКорп, ты позволишь мне… Сводить тебя куда-нибудь. Куда ты захочешь. Я бы хотел поговорить с тобой в более приятной обстановке, — он говорил эти слова с искренней улыбкой, кажется, что он понял то, почему его отец не чаял души в этом прелестном создании, которое сейчас тряслось от боли и холода, которые поселились внутри со смертью, вероятно, лучшего учителя, которого только можно было себе представить.