Брянцев остался. Ощущение тревоги возросло. Что за экстренность? Нет ничего хуже, когда не знаешь причины вызова. Вместо одной папки берешь с собой десять.
Портфель у Брянцева объемистый, а сегодня он совсем раздулся, еле-еле застежки сошлись. Чего только ему не насовали! Тут были планы капитального строительства, и разные варианты проекта цеха вулканизации шин, и объяснительная записка к проекту расширения старых цехов, и справок целая куча.
Летел Брянцев в Москву с чувством неопределенности, словно вызывал его Хлебников, хотя тот давно уже не начальник главка, а руководит институтом резины и каучука - НИИРИКом. Вызовет, бывало, не говоря зачем, и гоняет без передышки, заставляя отвечать на самые неожиданные вопросы. Да еще в справки не загляни. Будто голова директора способна вместить весь объем информации счетно-вычислительной машины. Тяжело было работать с Хлебниковым. Он считал себя непогрешимым авторитетом в области шинного производства и понимал единую техническую политику по-своему: неукоснительно проводил в жизнь свои идеи и всячески тормозил другие, которые не разделял, а иногда просто не понимал. Стаж у него был большой, в свое время он успешно руководил несколькими заводами, выправлял положение всюду, куда его ни назначали, и с его мнением считались. "Я за поиск, за производственный риск, но и то и другое должно увязываться со здравым смыслом", - любил повторять он бесспорную истину, забывая при этом, что не он один со здравым смыслом. "Вы меня не учите, - урезонивал он строптивых, - я сюда не из вуза пришел. Три завода на ноги поставил, так что в этих делах кое-что соображаю".
Попробуй повоюй с человеком, у которого самоуверенность помножена на власть. И память у Хлебникова великолепная. Сказал "нет" - через пять лет вернитесь к тому вопросу, хоть под другим соусом, все равно повторит отказ. Так создавалось впечатление, что мнение у него складывается раз и навсегда и остается неизменным даже в тех случаях, если новые факты противоречат ему.
Уже в самолете, когда взревели моторы, Брянцеву вдруг пришла в голову мысль: может, его вызывали к телефону, потому что отпала необходимость в вылете? Для чего было искать его на аэродроме? Он даже рванулся с места, на мгновение забыв, где он, но туго застегнутый предохранительный пояс придержал его.
"Черт с ними, пусть раньше думают. Не нужен - тем лучше. По крайней мере, увижусь с Еленкой". При этой мысли он ощутил привычное волнение. Самое лучшее, что он мог сейчас сделать для сокращения времени, это заснуть. Ничто так не сокращает расстояние, как песня и сон. С ним часто случалось, что, сев в самолет, он засыпал как убитый и просыпался лишь тогда, когда стюардесса перед посадкой раздавала пассажирам конфеты и требовала застегнуть пояса.
Каждая встреча с Еленой наполняла его душу каким-то благоговейным восторгом, который хотелось сохранить подольше. В этом состоянии все люди казались ему прекрасными, каждого встречного хотелось согреть теплым словом, развеселить шуткой. Не раз возвращался он домой то с одним, то с другим совершенно незнакомым человеком, попутчиком по самолету, которого не удалось устроить в гостинице. Впрочем, возможно, присутствие постороннего помогало спуститься с облаков на землю, не особенно ушибившись, как помогает приземлиться парашютисту шелковый купол парашюта.
Брянцев посмотрел в окошко самолета, и, как всегда, обманчиво ровная, слепяще белая поверхность облаков вызвала у него представление об Арктике. Он никогда там не был, не плавал во льдах, но представление это возникало неизменно и почему-то вызывало ощущение одиночества и беспомощности. Нет, каждому свое. Арктика никогда его не тянула. "Даже не верится, что эта поверхность не ровна, как стол, - подумал Брянцев, не отрывая глаз от облаков, и тут же возразил себе: - Впрочем, многое издали кажется ровным. Вот и наша жизнь с Тасей. Всем она представляется хорошо укатанной дорогой, а попробовал бы кто-нибудь другой сесть в мою телегу, сколько ухабов, сколько толчков ощутил бы он".
Брянцев увидел вдруг длинную дорогу и, вглядевшись в фигуры идущих по ней людей, узнал себя и Тасю. Улыбнулся, поняв, что его одолевает сон, и поудобнее устроился в сиденье.
Проснулся он от легкого толчка. Самолет приземлился. Алексей Алексеевич спал так крепко, что даже не почувствовал, как стюардесса застегнула на нем предохранительный пояс.
Встретившись с ней глазами, Брянцев признательно улыбнулся и стал внимательно рассматривать девушку. Не было ничего располагающего в ее лице, все черты острые, как у хищного зверька. Но она гораздо заботливее тех вышколенно приветливых, которые тормошили его, заставляя надеть пояс за полчаса до приземления. Чем-то она напомнила Брянцеву жену, может быть даже этой заботливостью, скрытой под суровой оболочкой. Что она делает сейчас? Чьи дела устраивает? Кого начиняет своей житейской мудростью? Удивительный она все же человек. Иного возьми - у него в душе всего понамешано, в разных обстоятельствах он бывает разным - то чутким, то злым, то благородным, то завистливым, и только на крутом повороте можно определить, чего он стоит. А у Таси все прочие черты заслоняет одна - доброжелательность.
Едва Брянцев приблизился к толпе встречающих, как увидел Елену.
Она никогда не встречала и не провожала его. И на вокзале и в аэропорту всегда могли оказаться люди, знающие Брянцева. Значит, пришлось бы держаться в рамках строгой официальности. Но это не по ним. Смешно и тягостно было бы церемонно обменяться рукопожатиями, переброситься ничего не значащими фразами.
Сегодня Елена нарушила этот запрет.
- Ты как узнала? - спросил Брянцев, нежно беря ее под руку.
- Я позвонила домой, мне сказали, что ты выехал на аэродром.
Это было еще одно нарушение установившихся правил. Но Брянцев не стал упрекать ее. Он был рад неожиданной встрече, потому что ценил каждую лишнюю минуту общения с Еленой. И он только спросил:
- Соскучилась? Заждалась?
- Скучать и ждать я привыкла... Встревожилась очень. Даже в аэропорт звонила.
- Так это был твой вызов? - обрадовался Брянцев.
- Мой.
- Зачем? Тебе же сказали, что я лечу.
- Хотела предупредить, чтобы ты прежде всего заехал ко мне.