Все было бы хорошо, но на четвертый год счастливого его житья Антонина Прокофьевна решила выйти замуж. Увидел Саша ее избранника и загрустил. Очень уж суровый человек и какой-то весь деревянный - и голос скрипел, как несмазанная телега, и ходил прямой, словно вместо позвонков у него кол был вставлен, и глядел одеревенелыми глазами. В этих глазах и прочитал Саша свой приговор.
Три дня плакала Антонина Прокофьевна, а на четвертый отвезла сына в детдом - не захотел "деревянный" жениться на ней с приемышем.
Саша уже кончал школу, когда вызвал его к себе директор и спросил, были ли у него сестры.
Он смутно помнил: стоят возле него две девочки, одна побольше, другая поменьше. Старшая кормит кашей и все приговаривает: "Будете кашу есть большими вырастете". Положил директор перед ним две фотографии. Девчата. Смазливенькие и совершенно разные. Черненькая и беленькая. Черненькая уже барышнится, а беленькая его лет. Ничего эти фотографии ему не сказали. Директор повернул их обратными сторонами. "Оля Кристич", "Катя Кристич", прочитал Саша и подумал безразлично: "Может, в самом деле сестры нашлись". Посмотрел на фотографии повнимательнее - черненькая девочка будто чем-то на него похожа - высокий лоб, раскидистые брови над большими сдвинутыми к переносью глазами.
"В гости зовут, - сказал директор. - Поедешь?" - "А может, они чужие", - усомнился Саша. До сих пор ему не приходилось делить людей на чужих и родных. Подходил к ним с другой меркой: хорошие и плохие, добрые и злые, грубые и ласковые, люди, с которыми приятно общаться и от которых хочется быть подальше. "Чудной ты парень. Сестры нашлись. Понимаешь сестры! Это же родные люди! Больше у тебя никого на белом свете нет". - "У меня и мать находилась..." - мрачно буркнул Саша. "Ты ее не суди, - сказал директор. - Ради приемного сына от личного счастья не откажешься. Она и так для тебя много сделала, четыре года скрасила. Для твоего возраста - это четверть жизни". - "Поеду, ладно уж", - решил Саша. Захотелось директору угодить, да и девчонок посмотреть в натуральную величину. Отчего бы и нет? Может, стоит с ними водиться.
На вокзале его встретила Ольга, да так встретила, что у него сразу душа оттаяла. И целовала, и обнимала, и плакала, и смеялась. И совсем не старалась разобраться, какой он - хороший или дурной, чтобы установить свое к нему отношение. Понял тогда Саша, что есть люди, для которых достаточно быть родственниками, чтобы тепло относиться друг к другу, и почувствовал, что тоже готов простить Ольге любой ее недостаток за ту теплоту, которой одарила его.
Впервые попал Саша в такой большой город, и все здесь было ему в диковинку. И троллейбусы, и трамваи, и обилие цветов. Цветы всюду: вдоль тротуаров, во дворах домов, на балконах.
Ольга шла рядом, вела его за руку, как маленького, и говорила, говорила без умолку. Она была старше Саши на четыре года и многое помнила из того, что не мог помнить он, - ему не было и пяти, когда семья эвакуировалась из Умани и когда при бомбежке эшелона погибла мать. Она словно предчувствовала беду и написала на спинах детей имена и фамилии химическим карандашом: "Растеряемся если - потом вместе не соберемся, - объяснила она. - А так я вас всегда найду. Это вроде метрики".
Предусмотрительность матери помогла Ольге найти со временем Катю, а потом и Сашу. Оля попала в Сибирск. До двенадцати лет жила в детдоме, а потом удочерили ее Прохоровы. Игнат Васильевич работал на шинном заводе. Детей у них было четверо, но все уже завели свои семьи и разъехались. А они привыкли к шуму в доме, безлюдье и тишина их угнетали. Игнат Васильевич еще ничего - целый день на работе, да и общественных дел хватало, а Юлия Николаевна все одна да одна. Вот и придумал ей муж заботу. Пошли в детдом, посмотрели детей и взяли самую шумливую, Олю. Когда же отыскалась Катя, взяли и Катю.
Рассказала Оля, что закончила школу и уже полтора гора работает браслетчицей. Рассказала и о новых родителях - какие они добрые, заботливые.
Где двое - там и третьему место найдется. Сашу Прохоровы тоже не отпустили. Две недели прожил он беззаботно. С утра на реку шел, валялся на песке, купался вдоволь, играл в волейбол, пристав к случайной компании. Торчал в порту, по несколько часов любовался судами, провожал и встречал теплоходы. А возвращался домой - и окунался в теплую атмосферу семьи. Он так привык ко всем, что казалось, будто всегда жил с ними.
Однажды повел его Игнат Васильевич на шинный завод. Сначала заглянули в подготовительное отделение. Увидел Саша, как разные вещества, из которых потом шины получаются, задают в смесители и как выходит из них сырая резина. "Здесь решается качество, - пояснил Игнат Васильевич, нагнувшись к самому уху Саши. - Что задали, сколько задали, как перемешали - то и получили. Испортишь - потом уж не поправишь". Не понравилось Саше в этом цехе. Шумно, пыльно. В другом цехе сырую резину домешивали в валках. От липкой смоляно-черной массы шел острый запах. С непривычки у Саши стали слезиться глаза, запершило в горле. Он закашлялся. Игнат Васильевич неодобрительно посмотрел на него и повел в новый цех, светлый, просторный, чистый. Почти что одни девушки работали в нем. Саша сразу увидел Ольгу. Она принимала от подруг косо нарезанные куски кордного полотна, склеивала их быстрыми движениями в кольцо и пропускала между валками. Потом накладывала второй слой, третий. Она совсем не походила на домашнюю Олю, веселую и болтливую. Была сосредоточенна, удивительно точна в движениях. В комбинезоне, в черной косынке, она казалась старше своих лет. Саша хотел подойти к Оле, но его удержал за руку Игнат Васильевич. "Не мешай, - сказал он, - отвлечется складка получится не по размеру, а это уже непорядок.
Больше всего понравился ему сборочный цех. Восхитила легкость, с какой сборщики надевали браслеты на вращающийся барабан. Казалось, они делали все без труда. Только капельки пота на лбу выдавали большое напряжение. Бросилось в глаза и удивительное взаимодействие между станком и человеком, будто два живых существа без слов понимали друг друга.