Макар вернулся первым, в мятой рубашке, с усталым видом и поднятой в лёгком удивлении бровью.
— Это что, приём на десять человек?
— На четверых. Но с запасом, — улыбнулась я. — Родители возвращаются из отпуска. Это почти как Новый год.
— Угу. А Сенька будет?
Я взглянула на него из-под ресниц.
— А если будет?
— Ничего, — пожал он плечами. Но губы его тронула та самая тонкая улыбка, которая у Макара всегда означала: всё уже давно ясно, и он просто ждёт, когда ты сама признаешься.
Сенька жил с родителями этажом выше, тётей Леной и дядей Сашей. Они тоже были приглашены на ужин, и от этого меня охватывала неловкость. Я знала этих людей с детства. Мы были как одна большая семья. Но теперь всё ощущалось иначе зыбко, неустойчиво, будто я скрывала в себе маленький секрет, который они вот-вот почувствуют. К счастью они были на деловом ужине, и не смогут сегодня прийти. А то неловкостей было бы не избежать. Пока я еще не готова была обнародовать всем, наш не понятный пока еще статус.
Сенька пришёл позже когда мама уже расставила салфетки, а папа водрузил бутылку вина в ведёрко со льдом (вино было российское, но папа считал, что антураж — это половина вкуса).
Он вошёл как всегда, будто в собственный дом. Снял куртку, поцеловал маму в щёку, пожал папе руку. Даже Макар кивнул ему почти дружелюбно то ли потому, что за столом, то ли потому, что смирился.
— Сенька! — воскликнула мама. — Я тебя уже всерьёз за сына считаю. Мы только что о тебе говорили.
Он усмехнулся:
— Надеюсь, в хорошем ключе?
— Только в хорошем. Умный, добрый, красивый, воспитанный. Жаль, что не мой.
— Мам… — протянула я, утыкаясь в тарелку с салатом. Сердце предательски дрогнуло. Сенька, кажется, улыбнулся, чуть, едва заметно. Но взгляда в мою сторону так и не бросил.
В комнате царила та самая натянутая тишина, которая прикидывается уютом. Все разговаривали. Мама о черепахах и солнце, папа о джунглях и пикантной мальдивской кухне. Смех, вино, хлеб, салат. Всё, как должно быть. Но между репликами пряталось что-то другое. Что-то, чему не нашлось слов.
Сенька сидел рядом. Его рука будто случайно, а может, и нет коснулась моей. Я вздрогнула. Тепло его пальцев растеклось по коже, пробежало по венам, легло под сердце.
Мама что-то говорила, но я её не слушала. Я слушала, как он дышит.Макар смотрел на нас пристально. Как на задачу, где давно известен ответ, но хочется, чтобы мы сами его озвучили.
— А у вас что нового? — вдруг спросил папа. И посмотрел то на меня, то на Сеньку.
Мы оба будто замерли. Я, потому что этот вопрос нащупал самую грань. Сенька, потому что не знал, можно ли её переступить.
— Всё по-старому, — сказал он спокойно. — Мы с ней… как всегда.
— И это хорошо, — кивнул папа. — Надёжность это редкость.
Но мама, конечно, заметила. Она всегда замечала больше, чем казалась.Мимоходом, словно невзначай, положила мне руку на плечо и тихо одними губами спросила:
— Ты счастлива?
Я встретилась с ней взглядом. И впервые не отвела глаза.
— Думаю, да, — ответила я.
Она ничего не сказала. Лишь кивнула едва заметно. А потом, уже вслух:
— Надо будет Лене позвонить. Может, выберемся этим летом на дачу, все вместе.
Я смотрела на Сеньку, на свою семью, на знакомый до боли стол с белыми салфетками. И думала, как странно всё получилось. И как правильно.
Когда родители с Макаром ушли разбирать чемоданы, в квартире воцарилась мягкая тишина. Остывший воздух хранил запах яблочного пирога, а стол всё ещё был покрыт крошками и недопитыми бокалами. Сенька задержался помочь, в прочем как и всегда.
— Давай я уберу, — сказал он, и прежде чем я успела возразить, уже отнёс тарелки на кухню.
Я стояла у окна, наблюдая, как на дворе синеет апрельский вечер влажный, прозрачный, с отблеском фонарей на мокром асфальте. Под вечер прошёл короткий дождь, и теперь город казался умытым, почти новым.
Сенька вернулся с кухни, вытер руки о полотенце и встал рядом. Мы молчали. Было удивительно легко молчать с ним. Без надобности что-то объяснять или заполнять паузы.
— Странный ужин, да? — тихо сказал он.
Я кивнула:
— Все будто что-то чувствовали, но делали вид, что нет.
Он усмехнулся:
— Особенно твоя мама. У неё, кажется, радар встроенный. Я боялся, она прямо за столом спросит: «Ну, вы уже, или ещё только думаете?»
Я хмыкнула:
— Думаем. Пока.
Он посмотрел на меня. Внимательно, как-то по-взрослому. Словно искал что-то не во взгляде, а глубже. В том, как я стою, как дышу, как не убираю руку, когда он касается моей.
— Я, знаешь… не думал, что будет так сложно. Мы же всегда были «мы», — сказал он.
— Да, но «мы» теперь другие, — ответила я, и сама удивилась, насколько точно это прозвучало.
Он чуть наклонился ко мне, не спеша, давая мне время, чтобы отступить.Я не отступила. Его рука легла на мою талию, осторожно, будто боялся спугнуть.
— Мне не страшно, — прошептал он.
— А мне чуть-чуть, — призналась я. — Но в хорошем смысле.
Мы стояли у окна, как раньше но ближе, чем когда-либо. Он чуть наклонился, и на этот раз я не отвела взгляд. Поцелуй был тёплый, тихий, как всё в этом вечере: будто город специально задержал дыхание, чтобы не спугнуть этот момент.
А потом мы просто сидели на подоконнике, молча, с чашками чая в руках. Слов больше не нужно было.
Ночь опустилась мягко, почти незаметно. В комнате было полутемно, только от улицы пробивался свет фонаря, рассыпаясь блеклыми бликами по стенам и потолку. За дверью приглушённый шорох родительских шагов, короткий смех мамы, голос Макара. Потом и они затихли.
Я лежала на спине, глядя в потолок, а в груди было тепло. Не от одеяла, не от усталости, от него. От нас.Кажется, я впервые за долгое время чувствовала себя целой. Не разорванной между сомнениями и молчанием. Не спрятанной за «всё хорошо». А по-настоящему просто собой. Словно внутри что-то встало на место. Медленно, с хрустом, но точно.
Я вспомнила, как он смотрел на меня. Как касался руки. Как молчал рядом так, будто это, тоже форма заботы.Сердце колотилось, но не от тревоги, а скорее от удивления. Оттого, как всё вышло просто, несмотря на месяцы страха. И оттого, как сильно я его знала всё это время… и как мало, оказывается, знала до этого вечера.
Меня накрыла волна нежности такой, что её даже не хотелось проговаривать. Она просто была. В пальцах, в шее, в солнечном сплетении. И всё же было чуть-чуть тревожно. Потому что после этой грани, через которую мы переступили, не будет «как раньше». Мы стали другими. Взрослее, ближе, уязвимее. И в этом было что-то пугающе прекрасное.
Я повернулась на бок, обхватила подушку и улыбнулась в темноту.Если это и есть начало, то пусть таким оно и будет. Тихим. Настоящим. Без клятв и громких слов. Просто… мы.
И завтра начнётся новая глава. Но сегодня,она завершилась вот так. В аромате розмарина, в пересекающемся взгляде за столом, в неслучайном прикосновении.И я — счастлива. По-настоящему.
20
Он подошёл ко мне после пар. В холле, где было шумно и людно. В руке держал спортивную сумку, ещё не до конца застёгнутую, с торчащими бинтами. Он стоял молча пару секунд, будто подбирал слова. Я уже чувствовала что-то не то.
— Завтра утром уезжаю, — сказал он.
— Куда?
Он вздохнул.
— На сборы. А потом сразу на соревнования. В Питер. Почти на три недели.
Мне понадобилось пару секунд, чтобы это переварить.
— Ты серьёзно? — голос предательски дрогнул. — А сказать раньше было нельзя?
Он пожал плечами. Не в оправдание, просто потому, что не знал, как правильно.
— Я сам до последнего не верил, что поеду. Мог не пройти отбор, могли сорваться сроки. А теперь вот, всё решилось.
Я кивнула, опустив взгляд. Где-то внутри стало тяжело, как будто под ногами треснул лёд.Три недели. Без него. После всего, что было. После той хрупкой линии, которую мы только-только перешли.