— Ты рад? — спросила я, не поднимая глаз.
— Должен быть, — ответил он. — Это важно. Для меня. Тренер верит, говорит, есть шанс пробиться в сборную. Но…
Я подняла глаза.
— Но?
Он смотрел на меня так, как будто пытался запомнить каждую черту.
— Я не хочу уезжать от тебя. Не сейчас. Когда наконец всё стало… другим.
— Ты уедешь. И это правильно. — Я выпрямилась. — Ты должен ехать. А я… подожду.
Он шагнул ближе, почти вплотную. Мелькнула мысль: сейчас обнимет. Поцелует. Скажет что-то, что оставит во мне свет до самого его возвращения.
Но он только сказал:
— Я буду писать. Каждый день.
— Ладно. Только не забывай, что я умею злиться, если игнорируют.
Он улыбнулся. Но грустно.
— Я знаю. И всё равно хочу, чтобы ты была рядом. Даже там.
— Значит, возвращайся. С медалью.
— Или просто живым?
— И с обоими ушами, — добавила я, уже смеясь.
Он кивнул. Потом замер, будто собирался сказать что-то ещё важное, нужное но передумал.И ушёл. А я осталась стоять в коридоре, среди студентов, автоматов с кофе и объявлений, будто во всём этом шуме потерялась одна единственная тишина, та, которая появляется, когда кто-то уходит.
Я пришла к нему домой после ужина, как и договорились. Тётя Лена встретила меня с улыбкой, от которой сразу стало чуть легче дышать.
— Он в комнате, чемодан мучает. Зайди, может, угомонишь. А то он, как пришел сам не свой.
Я кивнула, разулась и тихо прошла по коридору. Дверь в комнату была приоткрыта. Сенька сидел на полу, в окружении вещей: боксерские перчатки, бинты, кроссовки, бутылки с изотониками, спортивные кофты, зарядки, пауэрбанк. Такой беспорядок, в котором он, похоже, терялся.
— Ну ты как в экспедицию в Антарктиду. — Я прислонилась к дверному косяку.
Он вскинул голову и на секунду будто просиял.
— Ты вовремя. Я уже готов был всё обратно в шкаф засунуть и никуда не ехать.
— Лжец. Ты бы с ума сошёл через день.
— Возможно, — усмехнулся он. — Но это не отменяет того, что я сейчас в полном раздрае.
Я подошла ближе, присела рядом.
— Давай помогу.
Мы стали собирать вместе. Я аккуратно складывала вещи, он притворно бурчал, что «она и тут порядок наводит», но на самом деле ему это было только в радость. Иногда наши пальцы сталкивались. На рубашке, на флаконе с гелем, и от этих случайных прикосновений внутри всё замирало.
— Напомни, ты точно берёшь аптечку? — спросила я, усевшись на кровать и обняв подушку. Она пахла им.
— Уже сложил. И пластырь, и мазь, и даже какие-то таблетки от головы, которые мама подсунула. — Он бросил мне взгляд из-за чемодана. — Думаешь, я не справлюсь?
— Думаю, ты забудешь зубную щётку.
Он рассмеялся и тут же достал щётку из кармана рюкзака, как будто заранее готовился к этой реплике.
— Видишь? Всё под контролем.
— Кроме эмоций, — пробормотала я.
Он замер на полсекунды. Потом сел на корточки рядом с чемоданом, перебирая бинты. Пальцы у него были в мелких ссадинах, старые и новые, как ожерелье из боёв.
— Я думал, что, когда получу это приглашение, буду просто рад. А теперь… странно. В голове каша. Хочется и ехать, и не ехать. Впервые в жизни. Ты здесь, и я не знаю, как это быть без тебя. Снова.
Я ничего не сказала. Только смотрела, как он сворачивает футболки в аккуратные квадраты. И как одна из них падает на пол. Серо-синяя, та самая, в которой он был в тот вечер на кухне, когда впервые взял меня за руку, не как друга.
Я подняла её и задержала взгляд.
— Можно я её оставлю? Просто так.
Он кивнул. Быстро. И тут же отвернулся, будто боялся, что я что-то увижу на его лице.
Из кухни доносился голос тёти Лены. Она по телефону объясняла кому-то, что завтра отвезёт сына в аэропорт. Голос был весёлый, почти будничный. А у нас внутри, всё сжималось.
— Ты не боишься? — спросила я, когда он застегнул наконец молнию.
— Боюсь. Не ринга. А того, что здесь за эти три недели всё изменится. Что ты… — он замолчал, — что ты передумаешь.
— Не передумаю, — сказала я. — Я наоборот. Только сейчас всё поняла. А теперь… ждать.
Он подошёл ближе. Сел рядом. Его колено коснулось моего, и это касание было теплее, чем вся квартира.
— Если бы можно было, я бы взял тебя с собой.
— Я бы ехала. Хоть в Питер, хоть дальше. Но ты должен быть там сам. Это твой путь, Сеня.
Он прижался лбом к моему виску, не говоря ни слова. И мы сидели так, посреди собранного чемодана, свёрнутых футболок, ленты бинтов и крошечного, негромкого молчания, в которое было вложено больше чувств, чем в любые признания.
На следующий день, мы встретились около машины, и молча загрузив Сенькин чемодан тронулись в сторону аэропорта.Мы ехали в тишине. Радио что-то играло на фоне старую песню, которую я не запомнила. Всё казалось смазанным: улицы, вывески, голос тёти Лены с водительского сиденья. Сеня сидел рядом, смотрел в окно и крутил в пальцах край рукава толстовки.
Аэропорт был почти пустой. Ранее утро, серое, промозглое. Огромные стеклянные стены пропускали слабый свет, в котором всё казалось бледным, как будто кто-то выкрутил контраст. Пахло кофе из дежурной кофейни, полиролью и чем-то металлическим специфическим запахом воздушного вокзала, который всегда немного тревожил.
Чемодан грохнул по кафельному полу. Звук отдался гулко, резко на фоне общего полумолчания он казался почти грубым. Сеня шёл чуть впереди, а я ловила взглядом его силуэт: напряжённые плечи, капюшон, висящий сзади, мягкая походка будто запоминала в деталях, чтобы потом не забыть, не спутать в голове.
У табло отлётов всё ещё было полупусто. Только редкие пассажиры, зевая, тянули чемоданы, провожали глазами самолёты за окнами или стояли в очереди в «кофе навынос». Воздушные хостес бесшумно проносились мимо, пахнущие духами и утренней усталостью. В динамиках объявляли рейсы ровным, безучастным голосом, от которого становилось только холоднее.
Он повернулся.
— Ну, кажется, всё. Дальше я сам.
Я кивнула. Не могла найти нужных слов. Все застряли в горле и рассыпались на внутреннем дрожании.
— Не забудь писать, — сказала я, — хотя бы иногда.
Он улыбнулся уголками губ, будто силой.
— Я тебе каждый день мысленно писать буду. Ты только ловить умей.
Тётя Лена, будто почувствовав, тихо отошла в сторону, к скамейке у ближайшего магазина. Мы остались вдвоём, посреди высокого холла, где всё казалось слишком большим, как будто мир вдруг стал громоздким без него.
Я шагнула ближе.
— Ты справишься, Сеня. Правда. У тебя получится.
— А ты подожди меня. Только чуть-чуть. Я вернусь, и всё будет… как должно быть.
Он вздохнул. Смотрел на меня так, будто боялся запомнить неправильно. Словно боялся, что образ сотрётся, поблекнет как фотография, оставленная на солнце.
— Дай руку, — сказал он вдруг.
Я подала. Он взял её крепко, ладонью к ладони. Его пальцы были горячими, в шрамах и ссадинах и всё равно самыми надёжными на свете.
— Это, чтобы не забыть, как ты ощущаешься. — Он сжал чуть сильнее.
— И чтобы, когда станет тяжело, я вспоминал, зачем всё это.
Из динамиков хлёстко прозвучал номер его рейса. Он вздрогнул, как будто звук выдернул его из мыслей. Вокруг продолжали ходить люди, кто-то смеялся у стойки регистрации, кто-то цокал каблуками. Всё, не про нас.Я не знала, можно ли обнимать его. Нужно ли. Но он сам подошёл ближе, и вдруг просто прижал меня к себе.
Не резко, а так аккуратно, как будто мы фарфоровые. Его подбородок упёрся мне в макушку, дыхание стало чуть чаще. Я чувствовала его сердце. Оно билось быстро, почти в такт с моим.
Он отстранился. Медленно. Последний взгляд, и шаг назад.
— Я пошёл.
Я кивнула. Слова не вышли. Только слёзы навзничь по щекам, и он это увидел, конечно но не сказал ни слова. Только кивнул в ответ так же быстро.