И пошёл. В сторону гейта. Чемодан за ним катился покорно, колёса громко шуршали по кафелю. А мне казалось, что каждый его шаг, как отсчёт. Один. Два. Три…
Он не обернулся. Я знала, что специально.
Когда он скрылся за углом, я позволила себе сесть прямо на лавку у стеклянной стены. Металлическая спинка была холодной, но я не чувствовала. За окнами, вдалеке, двигался жёлтый багажный трактор, пробегал кто-то из сотрудников в сигнальном жилете. Самолёт подруливал к воротам, огни мигали в предрассветном небе, как будто кто-то подмигивал мне с другой стороны мира.
А я сидела с его теплом в ладони, с его запахом на своей футболке. И с обещанием внутри, которое теперь было моим якорем.
21
После тяжёлого прощания с Сенькой в аэропорту мне меньше всего хотелось идти на балет. Полина Михайловна опять будет сыпать своими ядовитыми замечаниями, а Соня обязательно поддакивать тонко, с усмешкой, как всегда. Но пропускать занятия было нельзя: наша «старуха» за опоздания устраивала разнос, а уж если совсем не прийти то всё, считай, конец света. Однажды девочка пропустила урок из-за температуры, а потом неделю делала двойные фуэте, пока не расплакалась.
Я влетела в студию на бегу. В коридоре столкнулась с Лерой у дверей раздевалки, она чуть не выронила бутылку с водой. Мы едва чмокнулись в щёку, и я уже неслась к своему шкафчику, наскоро стягивая с себя повседневную одежду. Всё было на автомате, тяну лосины, хватаю купальник, заплетаю волосы, забываю встряхнуть пуанты, как обычно.
Я надела их, и в следующую секунду вскрикнула. Острая, как нож, боль пронзила обе пятки. Я потеряла равновесие и рухнула на пол, с силой ударившись локтем. На белоснежной ленте пуант вдруг проступила алая кровь, быстро расползаясь пятном. Я зажала рот, но всё равно застонала, а потом уже выла от боли, и шока.
Первая прибежала Лера. За ней, подтянулись остальные девочки. Стук ног по паркету, крики, кто-то испуганно ахнул. Соня стояла чуть поодаль, хмуро глядя на меня исподлобья. Я не могла понять её выражение: испуг? вина? равнодушие?
— Расступились! — резко крикнула Полина Михайловна. Голос её грохнул по залу, как удар в бубен.
Она буквально растолкала девочек, бросилась ко мне на колени, без колебаний начала снимать пуанты. Пальцы её были уверенные, быстрые. Она развязала ленты, и замерла.
Внутри, в мягкой подушечке, где должна быть ткань и немного ваты, торчали… канцелярские кнопки. Четыре штуки. Вбитые остриём вверх. Острые, серебристые, ещё блестящие от моей крови.
Полина Михайловна медленно подняла голову, оглядела зал.
— Кто это сделал? — её голос был как выстрел. Ни на кого конкретно, но звучало так, будто каждый в этой комнате уже был виноват.
Девочки отпрянули, переглядываясь. Кто-то ойкнул. Кто-то закрыл рот рукой. А я сидела на полу, дыша прерывисто, с онемевшими ногами и странной смесью боли и холода внутри, как будто что-то непоправимое уже случилось.
И больше всего мне хотелось не понять, кто это сделал. А чтобы сейчас, прямо сейчас, рядом оказался Сеня. И взял за руку, как тогда в аэропорту.
Никто не ответил.
Тишина вдруг стала звенящей, густой, как перед грозой. Только где-то в углу продолжала капать вода из неисправного крана — тик… тик… тик… А внутри у меня тоже что-то тикало. Пульс бился в висках, боль в пятках будто поднималась по ногам выше, к животу, к горлу.
Полина Михайловна поднялась медленно, как будто боялась пошевелиться резко, чтобы не спугнуть чью-то вину.
— Я спрашиваю: кто. Это. Сделал?
Соня стояла сзади, скрестив руки на груди. Лицо совершенно непроницаемое. Ни страха, ни удивления, ни интереса. Как будто она уже здесь не была. Лера переглянулась с ней, и я это заметила. Ловкий, почти незаметный взгляд. Что-то во мне дёрнулось.
— Ты, — тихо сказала я, уставившись на Соню. — Это ты сделала.
Она вскинула брови. Слишком быстро.
— С ума сошла? — фыркнула. — Зачем мне?
Я хотела ответить. Но рот пересох, и слова застряли где-то под языком. Вместо этого я только сжала пальцы в кулак, но и это вышло плохо слишком руки тряслись.
— Соня? — спросила Полина Михайловна. Голос её стал ледяным. — Объясни.
— Я? А почему сразу я? — голос Сони звенел от возмущения, но в нём слышалась дрожь. — Я даже в раздевалке не была! Пускай камеры проверят, если не верите.
Лера молчала. Я глянула на неё, и заметила, как она отводит глаза.
Полина Михайловна, всё ещё молча, смотрела на Соню. Потом резко повернулась к остальным:
— Все — вон из зала. Сейчас же. По одной. Быстро.
Девочки загалдели, как стая встревоженных птиц. Кто-то плакал, кто-то переговаривался шёпотом, но все потихоньку начали выходить. Осталась только я, и Лера, которая подошла ближе, присела рядом, на корточки.
— Надо в медпункт, — тихо сказала она. — Я помогу.
Я кивнула, не глядя на неё. Только слышала, как где-то внизу живота медленно расползается злость. Колкая, едкая, как сами кнопки, что я только что чувствовала пяткой. Я не знала, зачем это было. Но знала, кому это было нужно.
Когда Лера подняла меня на ноги, я вздрогнула. Боль была острой, словно снова наступила на те самые острые иглы. Я прикусила губу, чтобы не застонать. На белом паркете остались маленькие алые следы. Словно я вытанцовывала что-то важное, своё.
Перед выходом из зала я ещё раз посмотрела на Соню. Та стояла у стены, с холодным лицом. Только пальцы её сжались, и тут я поняла, что она нервничает.Значит попала.Значит, она боялась.
И тогда мне впервые стало по-настоящему страшно. Не от боли. Не от предательства. А от того, что до Сеньки далеко. И что придётся быть сильной без него.Мы шли медленно, почти волоча ноги. Лера держала меня под руку, поддерживала, но я всё равно чувствовала, как подкашиваются колени. Не от боли,та была уже в фоне, глухая, как тень. А от ощущения, что что-то необратимо сломалось.
Медпункт пах йодом и марлей. Свет от ламп был резким, больничным. Медсестра, женщина лет сорока, с усталым лицом ахнула, когда увидела мои ноги.
— Кто это сделал? — спросила она, пока осторожно снимала пуанты, старательно не задевая пятки. — Споткнулась? Упала?
Я молчала. Лера тоже. Только поджала губы.
— Кнопки, — тихо сказала я. — Внутри были кнопки.
Медсестра замерла на полсекунды, потом резко повернулась ко мне:
— В пуантах? Тебе кто-то их подложил?
Я кивнула. Больше ничего не хотела говорить. Меня не интересовали ни разбирательства, ни охи-вздохи. Хотелось тишины. И ещё Сеньки. Хотя бы смс. Хотя бы голос.
Она промыла раны, обработала чем-то жгучим, потом наложила повязки. Всё это время я смотрела в потолок, пытаясь не вспоминать выражение лица Сони. Или своё когда я её обвинила.
После перевязки мы с Лерой остались на скамейке у выхода. Я сидела, обхватив себя за плечи, пока она рылась в сумке, доставая жвачку, телефон, резинку для волос.
— Ты думаешь, это она? — спросила Лера вдруг. Голос её был осторожный.
Я взглянула на неё. Медленно.
— А ты — не думаешь?
Она отвела глаза.
— Я… Я не уверена. Но она… изменилась в последнее время. Словно соревнуется с тобой. Хотя ты ведь даже не в конкурсе.
Я усмехнулась. Горько.
— Я была. Просто не замечала.
Тишина повисла между нами, наполненная всеми словами, которые мы не говорили. Потом Лера всё-таки нарушила её:
— Я могу поговорить с Полиной Михайловной. Сказать, что видела, как Соня раньше заходила в раздевалку. Хотя я… не уверена. Но, если тебе станет легче…
— Не надо, — перебила я. — Если я буду доказывать, что она змея, то сама превращусь в змею.
Лера удивлённо взглянула на меня.
— Это Сенька так сказал бы?
Я кивнула. Глотая комок.
Телефон в кармане завибрировал. Я резко достала его, и сердце сжалось. Он.
«Сень, я прилетел. Как ты?»
Слёзы подкатывали снова, но уже другие. Теплее. Я прижала телефон к груди.