— Он на месте, — сказала я Лере. — Всё нормально.
Она не спрашивала, кто «он». Просто кивнула.А внутри, где ещё недавно пульсировала боль, теперь вспыхивало что-то твёрдое. Я знала, что не дам себя сломать. Ни ей. Ни никому. Потому что он там, и он верит в меня.
И я буду танцевать. Даже с порезанными пятками. Даже если будет жечь.Потому что я не из тех, кто отступает.
Вечером я лежала дома, под пледом, с кружкой чая, в которой больше было мёда, чем самого чая. Пятки пульсировали тупо, равномерно. Полина Михайловна звонила, просила беречь себя, настаивала на том, чтобы я пару дней не приходила. Сказала, что разбирается с ситуацией, хотя и без имён.
А я не хотела разбирательств. Хотела просто забыть. Или понять. Или… может быть, отомстить. Но так, чтобы не испачкаться.
Телефон снова завибрировал. Сенька.
«Ты спишь?»
Я сразу набрала его. Не могла не услышать голос. Нужна была его интонация, этот родной голос, который держал меня на плаву.
— Привет, — он ответил быстро, с каким-то нетерпением, — всё в порядке?
— Уже да, — сказала я и вдруг поняла, что голос дрожит.
— Ты плакала?
— Нет… Да. Немного. Тут… У нас на балете… — я на секунду замолчала, — я наступила на пуанты с кнопками внутри. Кто-то подложил. Я…
— Что? — в его голосе зазвенело. — Кнопки? Ты серьёзно? Кто это сделал⁈
Я молчала. Он тоже — секунду или две.
— Соня? — спросил он глухо.
Я не ответила. Только вздохнула. Он всё понял.
— Стерва, — выдохнул он. — Прости. Я не должен так говорить, но…
— Ничего, — шепчу. — Я сама так подумала.
Он тяжело вздохнул, потом снова заговорил, чуть тише:
— Слушай. Ты сильная. Я всегда это знал. Но сейчас… пожалуйста, не закрывайся. Не делай вид, что всё нормально. Если тебе плохо говори. Мне. Или кому-то. Не тащи это одна.
— Я уже не одна, — тихо говорю я. — Ты же здесь. Ну, почти.
Он засмеялся, но тихо, будто боялся спугнуть.
— Почти. Я даже ближе, чем кажется.Потому что ты у меня под кожей. Слышишь?
И я слышу. Слышу и верю. И это даёт сил больше, чем всякая месть.
— А когда ты вернёшься, — говорю вдруг, — я уже буду танцевать. Ещё лучше, чем раньше. С этими пятками, с этой болью. Потому что я всё равно буду.
— Потому что это ты, — заканчивает он. — А я за тебя всем сердцем.
Вечер вдруг становится тёплым. Несмотря на боль, несмотря на щемящее послевкусие дня. Потому что в этом мире есть кто-то, кто держит меня, даже если далеко.И я обязательно поднимусь. В пуантах, с перебинтованными ногами, с высоко поднятым подбородком.
Утро было тусклым, как и вчерашнее, но внутри меня будто щёлкнул переключатель. Боль в пятках никуда не делась, я ходила, чуть прихрамывая, но каждый шаг казался вызовом. Не им. Себе.
Я пришла в студию чуть раньше. Переодевалась молча, не смотря ни на кого, чувствуя на себе взгляды настороженные, из-под ресниц, кто-то с любопытством, кто-то с напряжением. Соня вошла последней, будто нарочно. Красивая, собранная, как всегда. Наши взгляды встретились, но она тут же отвела глаза. Ни намёка на раскаяние. Ни капли стыда.
Полина Михайловна вышла к нам чуть позже обычного. Лицо холодное, каменное. Она не сказала ни слова о вчерашнем, и это было страшнее, чем если бы кричала. Просто окинула всех строгим взглядом и резко хлопнула ладонью:
— Разогрев.
Мы начали аккуратно, в привычном ритме. Я стиснула зубы. Казалось, что пятки горят. Каждый подъем, как на ножах, буквально. Но я продолжала. С каждым движением словно выбивала из себя обиду, злость, бессилие.
Лера время от времени косилась на меня с тревогой, но ничего не говорила. Только подала бутылку воды во время короткого перерыва, молча. Я кивнула благодарно.
А Соня… Она танцевала идеально. Как будто ничего не случилось. Как будто пуанты с кнопками, это выдумка.И в какой-то момент я поняла: она будет делать вид, что тут ни при чём. Что это не она.
Но я уже не хотела доказательств. Не хотела сцены, разоблачений, драмы.Я хотела быть выше этого.
После занятия, когда девочки начали собираться, я осталась на полу, вытягивая ноги, растирая ноющие ступни. Соня проходила мимо с сумкой на плече, с идеальной осанкой. На секунду остановилась.
— Слушай, — сказала она тихо. — Надеюсь, ты не думаешь, что это я.
Я подняла голову. И посмотрела на неё — спокойно, твёрдо.
— Мне не нужно думать. Я и так знаю.
Она на секунду замерла. Лицо осталось без выражения, только в уголке губ дрогнул нерв.
— Ты что, решила сделать из себя жертву? — усмешка, сухая, ядовитая.
— Нет. — Я встала. — Я просто решила больше не быть мишенью.
Соня хотела что-то ответить но не смогла.Повернулась и ушла, быстрым шагом.Я осталась стоять в зале. Окна отражали тусклый свет, в зеркале — моё лицо, усталое, но другое.Не девочка, которую легко обидеть.А та, кто выдержала.И будет танцевать дальше, потому что не для них. А для себя.
22
Полина Михайловна позвала меня после урока. Я уже была переодета, пальцы сжимали ручку двери, когда её голос тихий, но такой твёрдый, что в нём не было места для отказа остановил меня.
— Цветикова, подожди. Зайди на минуту.
В студии царила полутьма, едва освещённая настольной лампой. Её свет был словно прожектор, выявляющий всё, что обычно прячется в тени: разбросанные листы, фотографии, наши лица, навсегда запечатлённые в миг триумфа и счастья. Там была и я будто из другого времени, другой себя, которой неведомы были ни страх, ни боль.
Я вспомнила ту первую репетицию. Мои руки дрожали, а в груди стучало такое волнение, что казалось сердце выпрыгнет. Тогда Сенька, просто друг, улыбнулся мне и сказал: «Ты справишься». Эти слова казались тогда пророчеством, светом в конце длинного коридора сомнений. Как могла эта светлая надежда так быстро погаснуть?
Почему именно сейчас? Почему задерживает меня? Внутри растёт тревога в горле пересохло, пальцы невольно сжались в кулаки.
Она сняла очки и пригласила сесть. Её взгляд был тяжёлым, как будто ей самой больно было произносить то, что скажет дальше.
— Зависть, интриги, подколки привычное дело, — начала она медленно. — Но то, что произошло с тобой это другое. Это уже за гранью.
Я сжала губы. Внутри меня что-то скрипнуло и начало ломаться. Мне хотелось убежать, спрятаться, закрыть глаза, не слышать, не видеть.
Вспомнилась ночь перед первым концертом, когда я не могла уснуть, когда мама взяла меня за руку и сказала: «Ты сильнее, чем думаешь». Тогда я поверила ей. Сейчас эта вера шатка, словно разбитое стекло.
— Я говорила с девочками, — продолжала Полина Михайловна, — по одной, тихо, без давления.
Каждое слово висело в воздухе, как холодный нож.
— Многие молчали, боялись. Но Лера призналась: слышала, как Софья ругалась в раздевалке. Говорила о тебе, жёстко «выскочка», «всё сходит с рук». Боялась, но рассказала.
Я опустила глаза. Горечь будто разливалась по венам, сжимая сердце.Да, я знала. Чувствовала холодно и больно, как рана, что не заживает. Но теперь это не просто подозрение. Это правда. И она режет сильнее любого ножа.
— Соня… — голос Полины Михайловны дрогнул. — Она была с Арсением. Надеялась вернуть его. Перевелась сюда. Но когда поняла, что всё ушло, что ты символ её поражения, её пустоты, что-то сломалось.
Внутри меня рвалось на части. Страх, злость, жалость, горечь, все смешались в дикой буре эмоций.
— Как можно бороться с чужой болью? Как можно не чувствовать себя виноватой?
— Она живёт в аду, — продолжила Полина Михайловна. — Мать техничка, отчим пьяница и агрессор. Для неё Сеня, это шанс на спасение, билет в другой мир. А ты, воплощение того, чего у неё никогда не будет.
Я слушала, не в силах вымолвить ни слова. Мир, казавшийся когда-то таким простым и справедливым, оказался сломанным, раздробленным на осколки.
— Но кнопки в пуантах, это уже не страх. Это месть. Это насилие. Я не могу закрывать глаза на это.