Даже Макар обычно насмешливый, неугомонный сидел с опущенными глазами и рассеянно вертел в пальцах браслет на запястье. У него всегда был этот жест, когда он нервничал.
Когда мы вошли в квартиру, мама первым делом включила свет в прихожей и сразу же, машинально, приглушила его. Как будто яркость могла ранить сильнее, чем всё, что уже случилось.
Папа снял куртку, повесил её, не сказав ни слова. Обычно он шутит, комментирует новости, спрашивает, что у нас с Макаром но сейчас он просто стоял, уставившись в пол, будто ждал, что кто-то скажет что-то первое.
Я почувствовала, как пальцы зябко вцепились в ремешок сумки, и прошептала:
— Я… в комнату.
— Подожди, — тихо сказала мама. — Если тебе захочется поговорить… хоть ночью…
Я кивнула. Не уверена, увидела ли она это, я уже почти развернулась, но её голос догнал меня:
— Мы рядом, слышишь?
Я не ответила не могла. Только кивнула снова, пошла по коридору, а за спиной услышала, как Макар негромко говорит:
— Ей нужно время. Не давите.
В комнате было темно, тихо, как в аквариуме. Я закрыла дверь, прислонилась к ней спиной и на секунду позволила себе выдохнуть долгий, дрожащий. Слёзы не пришли. Я будто вся высохла изнутри.
Медленно села на кровать, не раздеваясь. Телефон валялся в сумке, но я не могла даже дотронуться до него. Не хотела видеть сообщений. Не хотела слышать Сеньку.
Не сейчас.
Я всё ещё не верила, что это произошло.Я сидела, скрючившись на краю кровати, и смотрела в темноту. За окном редкий свет фонаря колыхался на стене, как тень чего-то далёкого и ускользающего. В голове было пусто, как после взрыва. Только гул приглушённый, тягучий.
Щёлкнула ручка двери. Я даже не повернулась знала, что это кто-то из своих. Чужие так тихо не входят.
— Я постучу, когда буду уходить, — сказал Макар. Голос его был странно спокойным, без обычного шутливого тона.
Он вошёл, не включая свет, сел на пол рядом с кроватью, облокотился на край. Несколько секунд мы сидели молча. Только дыхание, моё и его.
— Знаешь, — сказал он, — мне сегодня захотелось разбить Сеньке нос. По привычке.
Он усмехнулся коротко, безрадостно.
— Но потом подумал: если ты будешь плакать из-за него, зачем делать тебе ещё хуже?
Я не ответила. Только дёрнулось горло. Хотелось сказать что-то хоть одно слово, но не было сил.
Макар вздохнул.
— Всё как-то слишком быстро стало по-настоящему, да?
Он не ждал реакции. Просто остался сидеть рядом.И это было достаточно.
Мы с Макаром по-прежнему молчали. Он сидел на полу, раскачиваясь вперёд-назад, будто укачивал сам себя. Я обхватила себя за плечи не от холода, от какого-то внутреннего озноба.
Через несколько минут снова щёлкнула дверь. Уже тише. Осторожнее.
— Можно? — мама заглянула, прижимая к груди кружку.
Я чуть кивнула.
— Я… просто хотела, чтобы у тебя было что-то тёплое. — Она поставила кружку на тумбочку. — Ромашка. Я знаю, ты не любишь, но сейчас полезно.
Макар поднялся и отступил к стене. Мама прошла ближе, села рядом со мной на кровать и медленно, будто спрашивая разрешения каждым движением, обняла за плечи.
— Ты не обязана ничего рассказывать. Ни нам, ни себе, — прошептала она. — Просто… проживи это. Мы с тобой.
От её теплоты у меня впервые за весь день защипало в глазах. Я уткнулась в её плечо, как в детстве, когда болела или пугалась грома.
И мама не говорила больше ни слова. Просто гладила меня по спине, как будто этим могла вернуть мне дыхание.
Макар стоял у стены, прислонившись лбом к обоям, и, кажется, сдерживал себя, чтобы не ляпнуть что-то неловкое. Потом тихо сказал:
— Если он ещё раз… — и замолчал.
— Не думай об этом, Макар, — перебила мама.
— Думаю, — упрямо бросил он. — Потому что она моя сестра.
Я закрыла глаза.
И впервые за весь вечер, среди их молчаливой любви и простых слов, позволила себе хоть на миг почувствовать себя не потерянной, а просто живой.
Когда они ушли сначала Макар, бросив короткое «если что, я рядом», потом мама, оглянувшаяся на прощание с тревожной нежностью в глазах, и в комнате снова стало тихо. Но уже по-другому. Не страшно. Просто пусто.
Я сидела в полутьме, прислушиваясь к тишине, к тому, как чай остывает в кружке и как во мне медленно, неохотно шевелится что-то живое. Что-то, что не хочет, но знает придётся.
Я потянулась к сумке, нащупала телефон. Подержала в руках, словно он мог обжечь.Экран вспыхнул. Уведомления десятки. Сообщения. Звонки.
Баженов:
Я не знал, что она прийдет. Клянусь.
Я сам в шоке.
Мне нужно поговорить с тобой. Пожалуйста.
Мне больно. Я дышать не могу, если ты молчишь.
Я люблю тебя. Я так сильно люблю тебя.
Я смотрела на эти слова, и каждый был как ком в горле.
Хочется верить.
Хочется закричать.
Хочется исчезнуть.
Палец завис над кнопкой ответа. Но я не могла. Не сейчас. Я всё ещё слышала голос Сони, её лицо дерзкое, надменное, слишком уверенное. Слишком разрушительное.
Я заблокировала экран. Отложила телефон.И просто села в темноте, обняв колени, позволив себе дрожать. Молча. Без слёз.
Впервые за долгое время я не знала, где правда. Только чувствовала что-то сломалось. Или, может быть, только начало меняться.
Ночь прошла словно сквозь вату. Я не помнила, как уснула кажется, просто пролежала в той же позе, пока сознание не выключилось, измотанное.
Снилось что-то липкое, тревожное. Слова, лица, чьи-то шаги по лестнице. Голоса неразборчивые, как будто сквозь толщу воды. Но главное чувство, я всё время кого-то теряла и не могла догнать.
Проснулась внезапно не от звука, а от ощущения, будто мир снова стал резким, настоящим. Глаза сразу заболели от света. Кто-то приоткрыл шторы наверное, мама.
В комнате пахло остывшим ромашковым чаем. В горле першило, на губах сухость. Я поднялась, с трудом расправляя затёкшие плечи. Под подушкой телефон. Всё ещё выключен.
Тихо встала, на цыпочках прошла в ванную. Глянула в зеркало лицо бледное, глаза припухшие, волосы спутались.Как будто это не я. Как будто кто-то другой, в чьей жизни всё это случилось.
На кухне было уже слышно движение. Стук чашек, скрип открытого холодильника.
— Ты встала? — позвал Макар. — У нас тут блины. Мамина терапия.
Я не ответила. Просто стояла в дверях, как гость в собственном доме. Мама поставила тарелку на стол. Папа наливал себе кофе. Улыбок не было только тёплая, тихая забота.
Как будто никто не забыл, но все решили говорить будем только тогда, когда ты сама захочешь.
— Доброе утро, — наконец выговорила я.
Мама кивнула, подвинула ко мне чашку с чаем.
— Утро, да. Оно всё равно приходит. Даже если ночь была тяжёлой.
Я села. От тепла блинов поднимался пар. Он обволакивал, как плед.
Макар посмотрел на меня искоса.
— Если хочешь, я могу съесть за тебя всё. Просто подай знак.
Я хмыкнула почти по-настоящему.Это было немного. Но в этом немного, я начала дышать.
Через не хочу я всё-таки заставила себя поехать на балет. Тело сопротивлялось, голова гудела, но я знала если не выйду из дома сегодня, увязну. Лучше двигаться, чем гнить в тишине.
В студии было странно тихо. Девушки стояли плотной группой у зеркал, будто кто-то нажал на паузу. Их лица застывшие, осторожные, словно в воздухе витало что-то опасное.
В центре стояла Соня. Прямая, надменная, с тем самым выражением победительницы, которое я знала слишком хорошо.
Полина Михайловна стояла чуть поодаль, у рояля, хмурилась, поглаживая переносицу, как будто пыталась стереть головную боль.
— О, Цветикова, заходи, — бросила Соня с усмешкой, как только заметила меня. — У меня для тебя отличная новость.
Пауза. От которой мне мгновенно становится плохо так, как я знаю, что за этим последует.
— Я, наконец, бросаю балет. Поздравляю ты победила. Главная роль твоя.
Я замерла на пороге. Плечи свело. Горло пересохло, пришлось сглотнуть медленно, мучительно.