О чем это вообще говорит, что мне сильнее хочется выстрелить, уже зная, кто в машине, чем когда это была загадка?
Ромео улыбается так, словно он действительно рад меня видеть. Жаль, что я не могу ответить тем же.
— Я так и думал, что найду тебя здесь, — говорит он, выходя из шикарной машины и закрывая за собой дверь. На улице темно, светят только уличные фонари, но я все равно вижу каждую его черту так ясно, как будто сейчас белый день.
Сегодня на нем почти то же самое, что и на встрече на прошлой неделе: черная рубашка с закатанными до локтей рукавами, отглаженные брюки со стрелками и блестящие оксфорды. На шее все тот же кулон, а на запястье — сверкающий Rolex. На тыльных сторонах его рук все так же притягивают взгляд две татуировки черных воронов, как и в тот момент, когда он впервые вошел в клуб. Раньше я их не замечал.
У моего брата всегда были татуировки, также как и у меня. Мы были одержимы ими, даже когда я еще был рядом. Помню тот день, когда мы за втихаря от Papà сделали свою первую, из многих других. Нам едва исполнилось пятнадцать. Кто-то мог бы сказать, что мы были слишком мелкими, чтобы принимать решения, которые останутся с нами на всю жизнь. Но к тому времени мы оба давно потеряли ту наивность, что когда-то была — мы убили столько людей, что мысль об украшении тела бессмертным искусством даже не приходила нам в голову.
Да пошли они все с их мнением о том, когда "надо" быть готовым к таким обязательствам. Обычные люди никогда не имели права диктовать, что нам делать с нашими телами. Пока они не прожили нашу жизнь, у них нет права на свое мнение.
Хотя я не вижу татуировку, скрытую под его темной рубашкой, я точно знаю, что изящные буквы все еще обезображивают его плоть над сердцем. Так же, как знаю, что те же самые слова украшают и мое. Sono con te7. Обещание, которое мы дали друг другу много лет назад.
Если бы кто-то из нас знал, что это обещание будет нарушено всего через каких-то пять лет.
Я хмуро смотрю на нежданного гостя, убирая руку с пистолета и поправляя рубашку. Хотя больше всего на свете хочу, чтобы он оставил меня в покое, выстрелить в него — значит привлечь лишнее внимание. Хотя, черт возьми, это точно подняло бы мне настроение в конце дня.
Его блестящие ботинки царапают асфальт, когда он подходит ближе. Я облокачиваюсь на свой байк и скрещиваю руки на груди. Он останавливается прямо передо мной и долго меня разглядывает, прежде чем наконец заговорить.
— Дерьмово выглядишь, Fratellino, — говорит он с легкой ухмылкой в голосе.
Я молчу, хотя все, чего мне хочется, это заорать на него за то, что он назвал меня этим именем, которое я так старательно пытался вычеркнуть из своей памяти. Прозвище, которым брат всегда называл меня, несмотря на то, что старше всего на несколько минут. Имя, которое слишком сильно отдает эхом прошлого.
— Нет, Fratellino. Отпусти ее, я тебя умоляю.
Прошлая мольба Рома снова эхом отдается в моей голове, а за ней следует мой крик отчаяния. Я почти физически ощущаю его руки, сжимающие меня, удерживающие на краю пропасти. Я изо всех сил пытаюсь отогнать эту картину, прежде чем она поглотит меня целиком, и просто смотрю на человека, с которым делю одно лицо, ожидая, когда он перейдет к сути своего визита.
— А, — он улыбается и делает шаг ближе. — Все такой же сильный и молчаливый, как я посмотрю. Рад, что особо ничего не изменилось.
— Чего тебе здесь надо, Ромео? — сквозь зубы выплевываю я, имея в виду не только это утро. Мне нужно, чтобы он наконец рассказал, зачем на самом деле пришел, и убрался с глаз долой. Смотреть на него невыносимо, и у меня нет ни малейшего желания разбираться с этой херней сейчас.
Он фыркает, тихо усмехнувшись, прежде чем подойти ближе.
— Раз уж я не слышал новостей от твоего босса больше недели и ты сливаешь мои звонки, я просто зашел поболтать, — говорит он, присаживаясь рядом со мной и облокачиваясь жопой на мой Harley. Я изо всех сил стараюсь не оскалиться в ответ, понимая, что это лишь приведет к вызову копов, когда мы неизбежно перегрызем друг другу глотки.
Причина, по которой он не слышал ничего от Оуэна, в том, что босс дал мне карт-бланш в вопросах работы с Ромом. В такие моменты я вспоминаю, почему уважаю своего президента клуба. Он доверяет мне настолько, что позволяет самому решать, будем ли мы работать с моим братом или нет. Даже если логически было бы правильнее согласиться, я знаю точно — если я скажу "нет", Оуэн примет мое решение без лишних вопросов.
Я внимательно наблюдаю за Ромео, пока он достает из кармана рубашки полупустую пачку сигарет. Постукивая ее о ладонь, он вытряхивает пару штук. Одну засовывает себе в рот, другую протягивает мне. Я морщусь и качаю головой в отказ. Он лишь пожимает плечами, убирает пачку обратно и шарит в кармане брюк, вытаскивая маленькую коробку спичек. Спичка шипит и загорается, когда он чиркает ею, поднося огонь к кончику сигареты. Он глубоко затягивается, и на его темном лице появляется выражение эйфории.
Он выпускает вонючий дым и держит тлеющую сигарету перед собой. Смотрит на нее, но обращается ко мне.
— Дом постоянно твердит мне, что пора бросить, но, черт побери, как же это хорошо, — говорит он, упомянув имя, которое я не слышал уже много лет.
Доминик Морелли — один из наших ближайших кузенов, и, скорее всего, правая рука Рома. Обычно правая рука — это тот, кто по прямой линии связан с Боссом, но так как я не хочу иметь ничего общего с семьей или этим званием, оно, скорее всего, перешло к ближайшему родственнику. Я понимаю, почему Ром выбрал его для этой роли. Дом всегда был больше похож на брата для нас и, пожалуй, был самым нормальным человеком в нашей семье. Я не видел этого ублюдка уже много лет, и в какой-то момент начинаю задумываться, как у него дела. Но спросить у Рома не осмеливаюсь. Не хочу, чтобы он подумал, что я скучаю по дому.
— А еще, шансы дожить до пятидесяти у меня почти нулевые. Так что почему бы не насладиться мелочами, которые однажды меня убьют? — Он улыбается мне и затягивается еще раз. — Мне нравится ощущение смерти на губах. Это заставляет меня чувствовать себя живым, — выдыхает он.
За моей спиной слышатся приглушенные слова Софи, доносящиеся из-под жилетки. Раздражение вспыхивает во мне, когда Ром поворачивается и смотрит на нее. Желание выдернуть телефон из-под кожи и выключить его становится почти невыносимым. Почему-то само присутствие Рома, который подслушивает ее, не зная этого, кажется огромным нарушением личного пространства.