Смотрю мимо нее, обвожу взглядом помещение, в котором мы сидим.
– Это была моя комната? – спрашиваю я.
Она тоже отрицательно качает головой, и я чувствую облегчение. Она кажется настолько не моей. Наконец-то я угадала.
– Я поселила тебя сюда, потому что комната удалена от остальных девушек. Мне легче тебя навещать. – Она в нерешительности, но продолжает: – Когда-то она была моей. Давным-давно.
– Расскажи мне все, что не могу вспомнить, – прошу я. – Пожалуйста. Хочу знать все.
Стелла медлит, потом снова протягивает руку. Вроде пустяк, но мне так трудно протянуть свою, взять ладонь чужого человека и держать, когда ее глаза наполнены такой неистовой мольбой. Но я это делаю, и она снова крепко сжимает мои руки. Улыбается.
– Что ты хочешь знать?
– Все, с самого начала. Расскажи, когда я родилась. Где? Мой… – Запинаюсь. Я старалась не упоминать про него, потому что поняла – Стелле это неприятно. – Мой отец был там?
Она качает головой, губы сжимаются в тонкую линию.
– Его не было. Он редко появлялся там, где трудно.
Я пристально смотрю на нее, мне не терпится возразить, но я справляюсь с собой.
– Но ты, Люси, была самым восхитительным ребенком из всех появившихся на свет. – Она улыбается. – Я покажу тебе. – Поднимается, достает ключи из кармана халата. Подходит к одному из запертых шкафов. – Сюда я положила альбомы для тебя: фотографии и всякие вещи из той жизни, которые ты сможешь посмотреть. Здесь одиннадцать альбомов, по одному на каждый год. Почему бы нам не начать с первого прямо сейчас?
Стелла достает альбом, несет к кровати и передает в мои руки; я в нетерпении листаю страницы. Что ж, действительно: я была симпатичным, хорошеньким ребенком. Снимок за снимком – очаровательный младенец с пухлым лицом, в кроватке, смеющийся, с протянутыми руками; резвящийся в ванне; измазанный кашей. Постоянно веселый. Я что, никогда не ревела? Совсем немного снимков, на которые попала и Стелла тоже: у нее темные волосы, она улыбается, глядя на дочь. Время от времени на снимках появляются заретушированные места – кого-то удаляли. Кого не хватает?
– Почему здесь нет фотографий моего папы?
Она забирает и захлопывает альбом.
– На сегодня достаточно. Тебе нужно поспать. Завтра рано вставать, не так ли? – Стелла кладет альбом обратно в шкаф, снова запирает.
– Можно мне ключ?
Немного поколебавшись, она качает головой.
– Нет. Тебе надо отдохнуть. Мы их вместе посмотрим, хорошо? Спокойной ночи, Люси.
И выходит из комнаты.
Ладно.
«Уотерфолл – дурдом» – эти слова Мэдисон эхом звучат в голове. Тогда они мне не понравились. Это несправедливо. Ей ведь выпала ужасная судьба. Единственный ребенок пропадает в возрасте десяти лет, через семь лет возвращается Зачищенным и ничего о ней не помнит. Очевидно, что у нее были разногласия с папой. Мне надо выяснить, какие именно, что мне следует и чего не следует говорить о нем. Я вздыхаю. Внутри я чувствую потребность узнать о папе все, что можно, все, что забыла, и еще больше. Интересно, есть где-нибудь его фото?
Убираю Паунс с колен, иду через комнату к шкафу с альбомами и изучаю замок. Несколько поворотов заколкой для волос, и замок щелкает: сезам, откройся! Навык, полученный от Нико.
Внутри шкафа с одной стороны висит одежда – летние платья, убранные на зиму. С другой стороны полки. На нескольких верхних – альбомы, пронумерованные от одного до одиннадцати. Но если она убрала папу из альбома номер один, шансов найти его фото в последующих не остается. Ниже на полках лежат вещи, завернутые в тонкую бумагу. Заинтригованная, беру один сверток, несу к кровати и осторожно разворачиваю бумагу. Внутри аккуратно сложенная детская одежда. Для девочки. Моя?
Я в замешательстве. Получается, я посягаю на воспоминания Стеллы, долгие годы хранящиеся взаперти. Мне это кажется неправильным.
Но ее воспоминания должны быть и моими. Я беру маленькое платье, на девочку девяти-десяти лет. Оно розовое, с оборочками, действительно симпатичное, может, даже слишком…
Ненавижу платья. Особенно розовые.
Кладу платье на кровать.
Она заставляла меня их носить.
Кружится голова. Мне нехорошо. Не хочу больше смотреть. Снова заворачиваю вещи в бумагу – настолько тщательно, насколько позволяют трясущиеся руки. Я не это искала.
Папа. Мне нужны фотографии папы.
Кладу сверток на место. На остальных нижних полках еще что-то в бумаге; на ощупь – одежда. Еще воспоминания – сохраненные и запертые. Отступаю на шаг.
В шкафу есть верхняя полка, но слишком высоко, я не могу достать; подтягиваю стул и встаю на него. Вижу пластиковую коробку, задвинутую так далеко, что снизу ее не видно. Достаю коробку с полки, ставлю на стол, снимаю крышку – бинго. Фотографии в рамках, которые Стелла убрала подальше с глаз. Здесь, должно быть, то, что меня интересует.