Но я не могу.
Он где-то рядом, мой мятежный негодник, который не в состоянии отпустить страдающего маленького мальчика внутри себя. Мужчина, только начавший исцеляться, теперь сломлен, и меня убивает то, что я не могу это исправить. Что мои ободряющие слова и терпеливая натура не смогут восстановить неподвижное и не реагирующее тело, которое погрузили на носилки и унесли куда-то в эти стены — так близко, но так далеко от меня. Что он должен полагаться на незнакомых людей, лечащих его сейчас. Людей, которые понятия не имеют о невидимых душевных рубцах, все еще скрытых под поверхностью.
Другие руки тянутся, чтобы коснуться и успокоить меня, Доротеи и Квинлан, но эти руки не те, кого я хочу, чтобы они были. Они не Колтона.
И тут меня осеняет ужасная мысль. Каждый раз, когда Колтон рядом, я чувствую покалывание — гул, говорящий мне, что он в пределах досягаемости — но я ничего не чувствую. Знаю, физически он находится близко, но его искра отсутствует.
Будь моей искоркой, Рай. Слышу его голос, чувствую воспоминания о его дыхании, скользящем по моей коже… но я не чувствую его.
— Я не могу! — кричу я. — Не могу быть твоей искрой, если не чувствую твою, так что не смей угасать. — Меня не волнует, что я нахожусь в комнате, полной людей, меня разворачивают и я оказываюсь в объятиях Доротеи, потому что единственный человек, который я хочу, чтобы услышал меня, не может этого сделать. И осознание этого вызывает отчаяние, поглощающее каждую частицу меня, еще не замершую от страха. Прижимаю руки к спине Доротеи, вцепляясь в ее пиджак, и молю ее сына. — Не смей умирать, Колтон! Ты мне нужен, черт возьми! — кричу я в стерильную тишину приемной. — Ты мне так нужен, что сейчас, здесь, без тебя я умираю! — мой голос обрывается, как и мое сердце, и хотя я чувствую поддержку рук Доротеи, тихого шепота Квинлан, и спокойной решимости Энди, я просто не могу справиться со всем этим.
Отталкиваюсь и смотрю на них, прежде чем слепо спотыкаясь выбраться в коридор. Знаю, что теряю самообладание. Я настолько онемела, настолько опустошена, что у меня даже нет сил спорить с Бэккетом и продолжать ненавидеть Тони. Если я виновата в том, что Колтон оказался здесь, тогда она, черт возьми, тоже должна разделить часть этой вины.
Поворачиваю за угол, направляясь в туалетную комнату, и мне приходится заставлять себя двигаться. Веду руками по стене, чтобы не упасть. Напоминаю себе дышать, уговариваю переставлять ноги, но это почти невозможно, когда единственная мысль, на которой я могу сосредоточиться — то, что мужчина, которого я люблю, борется за свою жизнь, а я ничем, черт возьми, не могу ему помочь. Чувствую безысходность и бессилие.
Я умираю изнутри.
Направляющие меня руки ударяются о дверной косяк, и я, шатаясь, захожу внутрь и направляюсь в ближайшую кабинку, приветствуя тишину пустой туалетной комнаты. Расстегиваю шорты, и когда стягиваю их с бедер, вижу клетчатый узор на трусиках. Хочу покинуть свое тело, хочу соскользнуть на пол и кануть в небытие, но я этого не делаю. Вместо этого мои руки хватаются за петельки на поясе все еще приспущенных шорт. Я не могу дышать. У меня начинается гипервентиляция и головокружение, поэтому опираюсь руками о стену, но ничего не помогает, поскольку паническая атака ударят по мне в полную силу.
Можешь поставить свой зад на кон, что это единственный клетчатый флаг, на который я однозначно претендую.
Рада слышать его голос в своей памяти. Позволяю его тембру проникнуть в меня, нуждаясь в нем, словно в связующем звене, чтобы удержать воедино мои сломанные части. Мое дыхание проходит рваными хрипами между губами, пытаюсь удержать воспоминания — эту невероятную усмешку и мальчишеское озорство в его глазах — прежде чем он поцеловал меня в последний раз. Подношу пальцы к губам, желая установить с ним связь, боясь неизвестности, тяжестью лежащей на сердце.
— Райли? — голос выталкивает меня в реальность, а мне просто хочется, чтобы она ушла. Хочется, чтобы она оставила меня в покое, наедине с воспоминаниями о тепле его кожи, вкусе его поцелуя, его собственнических прикосновениях. — Райли?
Раздается стук в дверь.
— Ммм? — это все, что я могу сказать, потому что мое дыхание все еще затрудненное и прерывистое.
— Это Квин. — Ее голос мягкий и хриплый, и меня убивает, когда я слышу, как он срывается. — Рай, пожалуйста, выйди…
Протягиваю руку и открываю дверь, она толкает ее, распахивая шире, странно глядит на меня, ее заплаканное лицо и растекшаяся тушь только подчеркивают опустошение, маячащее в глазах. Она поджимает губы и начинает смеяться, так, что это граничит с истерикой, и, когда смех отражается от окружающих нас кафельных стен, все, что я слышу — это отчаяние и страх. Она указывает на мои полуспущенные шорты и клетчатые трусики и продолжает смеяться, слезы, окрашивающие ее щеки, странно контрастируют со звуком, исходящим из ее рта.