— Сколько ему лет?
— Семь. Его сестре пять.
Констебль достал из холодильника морского окуня, бросил банку пива Гелбрайту и открыл банку для себя.
— А я люблю ребятишек, — признался он, со знанием дела колдуя над рыбой. Его движения были быстрыми и точными. — Беда в том, что я никак не могу найти женщину, которая задержалась бы здесь достаточно долго, чтобы подарить мне их.
Гелбрайт вспомнил: ведь Стивен Хардинг рассказывал, как вечером в понедельник Ингрем крутился около женщины с лошадью, и ему стало интересно, может, это и есть та самая правильная женщина, которая не задержалась достаточно долго?
— Такой парень, как ты, везде добьется успеха, — сказал он, наблюдая, как Ингрем достает с подоконника из пучка зелени шнитт-лук и базилик, мелко крошит и посыпает травками морского окуня. — Так что же удерживает тебя здесь?
— Хочешь узнать что, кроме свежего воздуха и прекрасного вида?
— Да.
Ингрем перевернул рыбу и стал мыть молодой картофель.
— Прекрасный вид, чистый воздух, лодка, рыбалка, удовольствие.
— А как же честолюбие? Ты не испытываешь разочарования? Не ощущаешь, что топчешься на одном месте?
— Иногда. Тогда вспоминаю, как ненавидел крысиную возню, когда сам был там, разочарование мгновенно проходит. — Он посмотрел на Гелбрайта с уничтожающей улыбкой. — Я проработал пять лет в страховой компании, прежде чем стал полицейским. Ненавидел каждую минуту пребывания там. Не верил в предлагаемый продукт, но единственный способ выжить заключался в том, чтобы продавать по возможности больше, что сводило меня с ума. Однажды в уикэнд я глубоко задумался над тем, что же я хочу получить от жизни, и уже в понедельник уволился.
Он налил в кастрюлю воды и поставил на газ.
Инспектор угрюмо задумался о своих страховом и пенсионном полисах.
— А что неправильно в страховании?
— Все.
Ингрем жадно отпил пива.
— До тех пор, пока тебе нужен полис… до тех пор, пока ты понимаешь условия полиса… до тех пор, пока ты можешь продолжать выплачивать взносы… до тех пор, пока ты читаешь строки, написанные мелким шрифтом… Полис такой же товар, как и все остальные. Покупатель, берегись.
— Ты начинаешь беспокоить меня.
Ингрем усмехнулся:
— Если тебя утешит, у меня такое же отношение и к лотерейным билетам.
Гриффитс заснула, не снимая одежды, в свободной комнате, но внезапно проснулась, вздрагивая от того, что Ханна начала плакать в соседней комнате. Она выпрыгнула из постели, сердце колотилось как сумасшедшее, и встретилась лицом к лицу с Уильямом Самнером — тот выскальзывал из дверей детской комнаты.
— Чем вы здесь занимаетесь, черт возьми? — зло потребовала она ответа. — Вам было сказано не входить туда.
— Думал, она спит, мне захотелось взглянуть на нее.
— Мы же договорились, что вы не должны входить туда.
— Вы, может, и да, а я нет. Вы не имеете права останавливать меня. Это мой дом, это моя дочь.
— Я бы не рассчитывала на это, будь я на вашем месте, — вырвалось у Гриффитс.
Она уже была готова добавить: «Ваши права второстепенны по сравнению с правами Ханны сейчас».
Он не дал возможности ей сделать это. Самнер сжал ее руки своими пальцами как стальными обручами и пристально уставился в лицо блюстительнице порядка с открытой неприязнью.
— С кем вы разговариваете? — угрожающе прошипел он.
Сандра Гриффитс ничего не ответила. Просто освободилась от цепких пальцев, ударив его по запястьям. Он, подавляя рыдания, побрел прочь по коридору. Но должно было пройти какое-то время, прежде чем она поняла, что скрывалось в его вопросе.
Это объяснило бы многое, подумала она, если бы Ханна не была ребенком.
Гелбрайт положил нож и вилку возле тарелки, удовлетворенно вздыхая. Они сидели в одних рубашках в небольшом крытом дворике рядом с коттеджем около сучковатой старой сливы, источающей аромат созревающих плодов. Между ними на столе шипел штормовой фонарь, отбрасывая крути света на стену дома и газон. На горизонте по небу над поверхностью моря плыли облака, посеребренные луной, подобные легкой пелене, гонимой ветром.
— У меня с этим будут проблемы, — произнес он. — Все слишком хорошо.
Ингрем отодвинул тарелку в сторону и облокотился на стол.
— Тебе нужно полюбить свое собственное общество. Если не сможешь, это будет самым одиноким местом на земле.
— А ты как?
На лице Ингрема засияла дружелюбная улыбка.
— Я справляюсь. Если слишком часто не заглядывают такие люди, как ты. Для меня важно состояние духа в одиночестве, а не честолюбие.