— О Боже, — виновато пробормотала она. — Прости. Проблема в том, что на меня он не обращает внимания.
— А ему это нужно?
— Но это же моя собака.
Ингрем открыл дверцу джипа.
— Ты сама объясняла ему это?
— Конечно. Каждую ночь он прибегает спать, правда?
Он протянул руку за стопкой улик.
— Я не спрашивал, кто у него хозяин. Я просто спросил Берти, знает ли он или не знает, что он собака. У тебя он хозяин в доме. Ему первому дают еду, спит он на диване, вылизывает вашу посуду. Бьюсь об заклад, ты даже встаешь с постели, чтобы проверить, удобно ли ему, согласись?
Она слегка покраснела.
— Ну и что? Лучше уж пусть будет в моей постели он, чем та скотина, которая привыкла там быть. В любом случае он почти грелка.
Ингрем рассмеялся.
— Ты войдешь или мне вынести бренди сюда? Гарантирую, Берти не опозорит тебя. У него прекрасные манеры после того, как он получил от меня за то, что моет свой зад на моем ковре.
Мэгги сидела в нерешительности. Она не хотела входить в его дом и раньше, потому что могла бы узнать о Нике то, что не хотела знать. Там будет невыносимо чисто, и это самое малое из того, что ее может ожидать, подумала она, а чертова собака будет стыдить ее, точно выполняя все команды Ингрема.
— Я иду, — произнесла Мэгги вызывающе.
Карпентер принял телефонный звонок от сержанта полиции Дартмута, когда собирался в бухту Чапмена. Он послушал отчет видеозаписи француза и спросил:
— Как он выглядит?
— Среднего телосложения, с небольшим брюшком, редеющие темные волосы, высокий.
— Я думал, ты скажешь, что он молодой человек.
— Нет, ему далеко за сорок, дочери четырнадцать лет.
Карпентер нахмурился, на лбу появились глубокие складки.
— Не чертов француз, — закричал он, — а этот бродяга на видео!
— Простите. С ним все в порядке, молодой. Где-то за двадцать, я бы сказал. Длинноватые темные волосы, тенниска без рукавов и велосипедные шорты. Мускулистый. Загорелый. Красивый, черт возьми. Малышка, которая снимала его, сказала, что он похож на Жан-Клода Ван Дамма. Обрати внимание, сейчас она совершенно подавлена, не может поверить, что не поняла, к чему он был готов, учитывая, что у него торчало кое-что, как чертова салями. Этот парень мог бы нажить целое состояние на порнографических фильмах.
— Хорошо, хорошо, — забурчал Карпентер раздраженно. — Представил картину. Ты сказал, что он мастурбировал в носовой платок?
— Похоже на это.
— Это может быть детской тенниской?
— Возможно. Трудно сказать. Факт, что и удивляет меня, этот французский старикашка зафиксировал на пленке то, к чему был готов негодяй. Это довольно благоразумно. Но только потому, что его пенис такой огромный, вообще ничего нельзя понять. В первый раз, когда я смотрел пленку, подумал, будто он чистит апельсин на коленях. — С другого конца линии раздался утробный смех. — Но ведь мы все знаем, что говорят о французах. Они все мастурбаторы. Я думаю, старикан сам все снял и знал, на что нужно обратить особое внимание. Я прав?
Карпентер, который проводил все свои отпуска во Франции, погрозил пальцем в телефон. Вот еще, проклятый расист нашелся, подумал он, но в его голосе не было раздражения, когда он опять заговорил:
— Ты сказал, что у парня был с собой рюкзак. Можешь его описать?
— Стандартный походный рюкзак для кемпинга. Зеленый. Не создавалось впечатления, что в нем много вещей.
— Большой?
— О да. Обычного большого размера.
— Что он сделал с ним?
— Сидел на нем, пока дергался.
— Где? В какой части бухты Чапмена? Восточной? Западной? Опиши мне местность.
— В восточной части. Француз показал мне по карте. Твой мастурбатор сидел внизу на берегу ниже Эммиттс-Хилл, с той стороны, откуда открывается вид на канал. За ним зеленый склон.
— Что он сделал с рюкзаком после того, как посидел на нем?
— Не могу сказать. Фильм закончился.
Затребовав выслать пленку с курьером, а также имя француза, предполагаемый маршрут остальной части его отпуска и адрес во Франции, Карпентер поблагодарил сержанта и повесил трубку.
— Ты сам это смастерил? — спросила Мэгги, рассматривая модель «Катти Сарк» в бутылке на каминной доске.
— Да.
— Я так и подумала. Как все остальное в этом доме. Итак, — она подняла бокал и взмахнула им, — за хорошее поведение.
Она могла бы сказать «мужественное» или «монашеское», эхом перекликаясь с определением, присвоенным Гелбрайтом лодке Хардинга, но не хотела быть грубой. Все было так, как она и предвидела, — невыносимо чисто, но также и невыносимо скучно. Нечего и говорить, этот дом принадлежал интересной личности: просто метры мертвенно-бледных стен, мертвенно-бледный ковер, мертвенно-бледные занавески и мертвенно-бледная обивка. Монотонность, нарушаемая, словно случайно, орнаментом на полке. Ей и в голову не могло прийти, как Ник привязан к дому и сколько сил вкладывал в его обустройство. Он засмеялся.