— Да моя романтичная душа, секрет.
Вернувшись домой. я увидела Амирана на кухне в пижамных штанах.
— Доброе утро Мир, ты где была? — он наливал кофе.
— Ходила за хлебом и овощами, — я показала на бумажные пакеты в руках.
— Доброе утро, властный мужчина, — я поцеловала его в щеку.
— Прокатимся сегодня по горам? — предложил он, сидя за островком.
— Предпочитаю остаться дома, — я принялась за готовку.
— Тогда ресторан, — утвердил он, — Мир, я договорился, нас обвенчают в субботу в церкви на горе Казбеги, мы переедем в Степанцминда в четверг.
— Ага, но решение все равно за мной, — я подала ему тосты и омлет.
— Я думал, что ты решила, — он был спокоен, но это выводило меня из себя, его игра в “ничего не происходит”, он что принимает меня за дуру.
— Амир, я знаю что ты делал в Москве и что полиция накрыла ваш подпольный бардель и что там все на ушах и подозревают тебя и знаешь еще что? — я говорила спокойно, но закипала с каждым словом, а он сложил руки и устроил на них свой подбородок.
— Что? — его правая бровь поднялась вверх, на лице полнейшее безразличие.
— Скажи мне что ты никак не связан с этим и что мой отец, вы оба вместе не работаете? Скажи мне, — требовала я.
— Успокойся, — отрезал он.
— Нике, что с теми деньгами и фирмой? — меня понесло, я начала вспоминать все.
Я отхлебнула горячего кофе и обожгла язык, — блядь, — я кинула кружку в раковину.
— Мирослава, сядь, давай спокойно поговорим, — он указал на стул.
— Ди, не твоя сестра, она вообще родная вам? Кровь тогда в больнице, — я требовала ответы, находясь в ярости.
Он зажмурил глаза и потер переносицу, — успокойся, я сказал! — Он резко встал и пошел в спальню. Я стояла и смотрела на разбитую кружку, периодически поглядывая в окно. Я услышала шаги, он вышел полностью одетый, взял ключи от машины и уехал. Вот так просто.
Злилась ли я? Конечно злилась. Я просидела в одиночестве с бутылкой вина до глубокой ночи, переписываясь с мамой, которая все еще не могла выбрать свое платье и была не рада пропажей отца на работе, с Ди, которая рассказала про неловкие ухаживания Руса и про то, что между ними было, как он остолбенел, когда увидел ее и завтрак на кухне, с Петровым, который доставал меня фасоном платья и стилем моей безумной задумки, которая кажется летит к чертям. В моей голове крутились разные мысли, я бы соврала если бы сказала, что не думаю о материальной стороне, не вспоминала нас с малышкой, но сейчас это не то что нужно, не то, что я хочу. Я посмотрела на телефон и в очередной раз набрала его номер, выключен.
Ключ в замке повернулся, отмыкая его. Я ожидала увидеть его пьяным. Но он пах обычно, ходил ровно и не выдавал вообще никаких эмоций, прошел в гостинную и сел напротив меня, на угол дивана.
— Пьешь? — он взял бутылку и посмотрел сколько осталось.
— Это вторая, — призналась.
— Мир, тебя нельзя оставлять, — какой серьезный папочка.
— Но ты оставил, где ты был? — отставила бокал на столик и посмотрела на него, усаживаясь удобнее.
— В церкви, — серьезно сказал он, — знаешь, оказывается перед тем как венчаться люди исповедываются.
— Там много условий, которые мы не соблюдаем, — развела руками, это молчание между нами невыносимо давило.
— Да, — усмехнулся он, — но все же, мне есть в чем раскаиваться.
— И ты раскаялся? — давай удиви меня дорогой.
— Да, — не смотря на мои издевки он кивнул, — выслушай меня пожалуйста, без вопросов Мирослава, — его “Мирослава” резало слух, — постарайся принять нормально и оставь это между нами, — он заглянул мне прямо в глаза и почесал подбородок, он выглядел уставшим.
— Между нами, — повторила я, поджимая колени к груди.
— Диана, не моя сестра, ты права, — он взял мой бокал и налил себе вина, — давно еще я принес ее домой вот такой крошечной, прям как Тина сейчас.
— Ты ее спас?
— Можно и так сказать, я убил ее родителей, — просто сказал он и запил это признание вином, его темные глаза смотрели прямо на меня отчего по телу пробежали мурашки, от его правды.
— ох, — выдохнула я, потянувшись к бутылки и глотнув с горла. к таким откровениям я не была готова.
Он продолжал смотреть на меня, — а ее не смог убить, она смотрела на меня своими глазками, с худыми щечками, — он улыбался, самый страшный зверь говорил о сострадании и улыбался, пока в его стеклянных глазах картинками бежали воспоминания.
— Но тебе и двадцати не было, — я мотала головой потому что в ней никак не укладывалось все это.