Интересно рассмотреть природу такого понятия, как «преступление». Мы действуем таким образом, как будто преступление можно устранить наказанием за поступки, которые мы считаем преступными действиями, как будто «преступление» — это название некоторого действия или части некоторого действия. Точнее, «преступление» — как и «исследование» — это название способа организации действий. Поэтому вряд ли наказание поступка устранит преступление. В течение нескольких тысяч лет так называемая наука криминология не умела избежать этой грубой ошибки в понимании логического типа.
Во всяком случае, есть глубокая разница между серьезной попыткой изменить характер организма и попыткой изменить частные действия этого организма. Последнее относительно легко; первое крайне трудно. Изменение парадигмы столь же трудно — и в самом деле имеет ту же природу — что изменение эпистемологии. (Для подробного изучения того, что может, по-видимому, понадобиться для изменения характера преступника, отсылаю читателя к недавно вышедшей книге Sane Asylum Чарлза Хемпден-Тернера. [Charles Hampden-Turner, Sane Asylum (San Francisco; San Francisco Book Co.,1976).] Едва ли не первое требование к такому глубокому обучению состоит в том, чтобы в центре его было не то, за что осужденный наказывается тюремным заключением.
Третья концепция класса, обычно неправильно понимаемая при ошибочном установлении логического типа, это «игра». Данные действия, составляющие в данной последовательности «игру», могут, конечно, проявляться у того же лица или животного в последовательностях иного рода. Характерный признак «игры» состоит в том, что этим именем называются контексты, составляющие действия которых имеют иное значение и иную организацию, чем они имели бы в не-игре. Возможно даже, что сущность игры заключается в частичном отрицании значений, которые те же действия имели бы в других ситуациях. Именно осознание того, что млекопитающие распознают игры, привело меня двадцать лет назад к осознанию, что животные (во всяком случае, речные выдры) классифицируют свои типы взаимодействий, и потому подвержены тем видам патологии, какие порождаются у павловских собак, наказываемых за неумение распознать изменение контекста, или у преступников, наказываемых за определенные поступки, вместо наказания за определенные способы организации поступков. От наблюдения игр у речных выдр я перешел к изучению аналогичных классификаций поведения людей, и в конечном счете пришел к представлению, что некоторые симптомы человеческой патологии, называемые шизофренией, в действительности являются результатом неправильного обращения с логическими типами, которое мы назвали двойной связкой.
В этом разделе я подошел к вопросу об иерархии явлений разума с точки зрения кодирования. Но иерархия может быть столь же хорошо продемонстрирована, исходя из критерия 4, рассматривающего циклические цепи зависимостей. Отношение между характеристиками компоненты и характеристиками всей системы в целом, описывающей повторяющийся цикл, тоже подвержено иерархической организации.
Я хотел бы здесь высказать предположение, что продолжительное заигрывание с идеей циклической причинности, известное в истории цивилизации, по-видимому, было порождено отчасти увлечением, а отчасти ужасом, связанным с распознаванием логических типов. Как уже было сказано в Главе 2 (раздел 13), логика является плохой моделью отношения между причиной и следствием. Я полагаю, что именно попытка рассматривать жизнь в логических терминах и компульсивный [Принудительный, навязчивый — Прим. перев.] характер этой попытки производят в нас ощущение ужаса, как только возникает хотя бы малейший намек, что такой логический подход может потерпеть крушение.
В Главе 2 я показал, что уже простейший цикл со звонком, при попытке ввести его в логическую цепь или модель, приводит к противоречиям. Если цепь звонка замкнута, то якорь притягивается к электромагниту; если же якорь движется, притягиваемый электромагнитом, то притяжение исчезает, и якорь больше не притягивается. Если в логику не вводится время, то подобный цикл отношений если … то в мире причинности разрушает любой цикл отношений если … то в мире логики. Это разрушение формально аналогично парадоксу Эпименида.
Мы, люди, по-видимому, хотим, чтобы наша логика была абсолютной. Мы действуем как будто в предположении, что она в самом деле абсолютна, а затем впадаем в панику при малейшем намеке, что это не так, или может быть не так.