В предыдущих главах речь шла о том, сколько хлопот доставляет мне дочь и как напрасно я пытался отговорить ее устраивать столь пышное празднование своего дня рождения.
Поведал я и о моей особой связи с деревьями, для вящей убедительности сравнив себя с грушей.
А как сложилась моя актерская карьера?
Когда актриса, у которой воспалились глаза, поправилась, меня снова пригласили в Нову Баню. Там должны были отснять кадр, как героиня фильма, обманывая родителей, что она беременна, идет с отцом к знаменитому гинекологу. Отец, нервничая, ждет в машине, а гинеколог устанавливает, что никакой беременности у нее нет. Этого врача должен был сыграть я.
Надев белый халат, я стал ужасно смешон: халат мне дали на удивление большой. Таково было желание режиссера.
Настоящая сестричка объяснила нам, как обычно происходит такой разговор и что в такой ситуации делают. Кадры должны были быть целомудренны — без натурализма, но отчетливы по смыслу. Мы готовили реквизит для съемок, а героиня в ожидании сидела на стуле. Кадр начинался с того, что врач сбрасывает с руки резиновую перчатку и, садясь, говорит: «У вас нет беременности».
В том же интерьере снимался и другой кадр — та же самая героиня снова приходит к тому же самому доктору, но на этот раз уже в интересном положении. Он говорит ей:
— Не перенесли ли вы каких-либо заболеваний, например краснуху, ангину? Аборт?
Актриса качает головой. Врач вручает ей декретную книжку со словами:
— Вот вам декретная книжка. Каждый месяц приходите на осмотр.
Кадр из-за моей плохой памяти снимался очень долго, должно быть, я «перезубрил» текст, ибо, когда накручивали уже окончательно, я сказал: «Вот вам сберегательная книжка. Каждый месяц осмотр». Я заметил свою ошибку, прожестикулировал что-то руками, и мне показалось странным, что режиссер продолжает съемку. Актриса с серьезным видом взяла книжку и положила ее на колени — точно по сценарию. Только когда прозвучало режиссерское «стоп!», во всех углах, где стояли работники штаба, раздался дикий взрыв хохота. Не смеялась лишь актриса и настоящая сестричка. Ведь одна актриса знала, что это не было совсем случайной оговоркой — когда перед этим мы проговаривали текст, я сказал, чтобы ее чуть позабавить, точно такую же фразу. Тогда она не показалась ей такой смешной — она еще не вжилась в ситуацию. А то, что она не рассмеялась при окончательной съемке, доказывает, как актер волей-неволей вживается в свою роль. И обнаружилось нечто другое: внешне равнодушный и пресыщенный штаб сразу же проявил себя как организм, чутко реагирующий на каждый нюанс.
Для непосвященных необходимо заметить, что сначала текст записывается на магнитофон, стало быть, на съемочный материал ошибка не попала. Звук дополнительно записывается в студии.
По сценарию я должен был проводить героиню к дверям и по-отцовски обнять за плечи левой рукой — тут-то меня и охватила робость. Это было против моего обыкновения. К тому же я вспомнил, что девушка мне очень нравилась, и поэтому пришлось сделать над собой усилие, чтобы сосредоточиться и изобразить это объятие по-настоящему отцовским. Откуда мне знать, как в результате эта сцена будет выглядеть?! Думается, сам режиссер не знал этого, — ладно, проявленные снимки покажут.
Но кадр мы наконец отсняли, и сегодняшняя работа закончилась обычными аплодисментами. Переодевшись, я сразу же стал нормальным. Актрису я встретил в коридоре и сказал:
— Не сердитесь, что так трудно шло. У меня плохая память.
Затем я отправился в корчму пообедать или уже поужинать. Режиссер заверил меня, что все в порядке и что он вполне доволен. И оператор сказал, что за кадры у него нет никаких опасений.
Я устал, болела голова.
В корчме я пробыл полчаса. Потом сел в автобус на Братиславу. Шофер гнал как дьявол. Через два часа мы были у Авиона. По дороге я заснул, голова болеть перестала, но замлела шея.
Коллегам в конторе я отчитался в своих переживаниях за время съемок.
Не знаю, какой черт вселился в одного моего сослуживца, но ни с того ни с сего он вдруг начал рассказывать сюжеты из своей молодости и перед каждым сюжетом напоминал, что на это у него «копирайт». Хотел ли он тем самым намекнуть, чтобы я не вздумал в каком-нибудь сценарии использовать его воспоминания? Не знаю. Почти все его истории происходили после войны. Оружие, палатки, жизнь на лоне природы, бандеровцы. Пожалуй, ему нечего было опасаться за свои сюжеты — эти вещи за пределами моих интересов. Однажды с ним случился и пренеприятный казус. Отправились они в поход, разбили палатку и уснули. Была у них и прекрасная смелая овчарка. Коллега, верно, забыл, что эту эпопею сложил из двух разных воспоминаний, но, уж коль впутал в историю овчарку, ему пришлось постараться объяснить нам, а нам постараться поверить в то, что за этим последовало: они спали, якобы разразилась гроза, и кто-то вдруг попытался залезть в их палатку. Собака — только сейчас рассказчик вспомнил о ней — не отважилась даже залаять. Непрошеный гость всунул руку внутрь, сломал (или сорвал) жердь, и палатка рухнула. Неизвестный скрылся. Но они потом где-то его изловили — он оказался бандеровцем, за поимку которого получили пять тысяч.