Маверик сжимает челюсть, его татуировка тянется вниз, когда он смотрит на меня.
— Мне нужно, чтобы ты вернулся, — тихо говорит он, и Элла смотрит на него, придвигаясь ближе и, без сомнения, кладя руку ему на бедро под столом. — Мне нужно, чтобы ты вернулся, потому что я не могу сделать это один.
Сид застывает у меня на коленях. Ее пальцы все еще обхватывают мое предплечье, но она немного наклоняется вперед.
— Зачем уходить? — спрашивает она брата, и я смотрю на него, ожидая, что он ответит на этот гребаный вопрос. — Зачем?
Глаза Эллы переходят на глаза Сид.
— Ты не можешь просто отказаться от 6, — говорит она, удивляя меня. — Мы все знаем, что так не бывает.
Я всегда знал, что она умна, а не просто хорошо сосет мой член.
Мав снова обхватывает ее за плечи, притягивая к себе, и она улыбается ему. Он тоже улыбается, но потом его глаза снова находят мои, и улыбка исчезает.
— Мы могли бы сделать это лучше, если бы захотели, — тихо говорит он.
Я смеюсь.
— А если нет?
Потому что мне, блядь, все равно. Как однажды сказал Кейн, кто-то другой может справиться с этим геройским дерьмом. Это не для меня. Моему сыну не нужен герой. Моей жене тоже. Она не герой. И он им не станет, я в этом уверен.
Меня это устраивает.
Злодеи делают свое дело. Герои отвлекают от кровопролития за кулисами. От тяжелой работы, которая необходима. Не каждая жизнь заслуживает спасения.
— Ты не хочешь защитить кого-то еще от того, что пережила Ангел? Что он сделал?
Я напрягаюсь при этих словах и знаю, что моя жена не дышит у меня на коленях.
Я прижимаю ее ближе, предупреждая и утешая.
— Нет, — говорю я Маверику. — У меня сейчас нет времени, чтобы заботиться о ком-то еще. Моя семья — мой приоритет.
— А что, если это случится с твоим сыном? — вклинивается Элла, и мне хочется свернуть ее гребаную шею. — Что если бы кто-то забрал его, продал, чтобы его использовали? — она переводит взгляд на Сид, краснея при этом.
Сид, в свою очередь, молчит, пока она не говорит: — Если бы кто-то тронул моего сына, я бы его выпотрошила, — и мой член снова становится твердым.
Я целую ее шею, улыбаюсь Маверику.
— Это правда, — говорю я ему.
Он закатывает глаза.
— Разве ты не хочешь узнать, есть ли у них еще дети, над которыми сейчас, блядь, издеваются? Чтобы их использовали как гребаные секс-игрушки, как Сид? Их трахают в горло и...
— Заткнись, блядь, — рычу я, крепче прижимая жену к себе, как будто если сжать ее достаточно сильно, чтобы причинить боль, она перестанет слышать напоминания о своем прошлом.
— Вот именно, — говорит Мав. — Ты не хочешь этого слышать, но это может произойти. И от нас зависит, блядь, что с этим делать.
Долгое время никто не говорит.
И когда я спрашиваю: — Детка, ты хочешь сжечь это дерьмо дотла? — я не хочу. Очень, очень не хочу.
Я хочу, чтобы моя жена была в безопасности. Мой ребенок в безопасности.
Я хочу, чтобы она была рядом со мной, все время. Я хочу прижимать ее к себе, никогда не позволять ей двигаться без моего ведома.
Я никогда не утверждал, что у нас здоровый брак, но, черт возьми, если это не именно тот вид токсичности, которого я хочу.
— Да, — наконец говорит она, поворачиваясь, чтобы посмотреть на меня, ее большие серебряные глаза смотрят на мои. — Да.
Я удерживаю ее взгляд на мгновение, прикусив губу.
Затем я вздыхаю и смотрю на Мава.
— Ты слышал ее, — я пожимаю плечами, закатывая глаза. — Наверное, я все-таки пойду и снова нагажу в Совете.
Мав смеется, но смотрит на Сид, и когда он говорит: — Только это будет в новом месте, — я чувствую, как от нее исходит счастье. — Кто-то сжег Санктум.
Джеремайя, мать его, Рейн.
Наверное, мы все-таки братья.
В эту ночь мы зарылись друг в друга в нашей постели, как всегда, вымотанные пробежкой по лесу, пока на улице было еще светло. Она держалась очень хорошо, и я сократил наш пробег вдвое, не желая, чтобы она перенапрягалась.
Она сказала, что я слишком драматизирую. Это не в первый раз, и, вероятно, не в последний. Не с этой девушкой.
— Ты скучаешь по нему, малышка?
Она поднимает голову с моей груди и поворачивается ко мне лицом. Она выглядит нервной. Нерешительной.
Я тянусь к ее руке, продеваю свои пальцы сквозь ее, наши покрытые шрамами ладони соприкасаются.
— Все в порядке, Лилит. Ты можешь поговорить со мной.
Она смотрит на наши соединенные руки, и мой желудок скручивается в узел, предвкушая, что она может сказать. Но за последние несколько дней она сказала мне, что любит меня больше, чем за все время наших отношений.
Что бы она ни чувствовала к Джеремайи, я знаю, что она тоже любит меня. И хотя я не хочу разделять ее любовь, я чувствую себя лучше, зная, что я ей нужен.
— Это не... — начинает говорить она, но тут же замолкает, продолжая смотреть на наши соединенные руки. Лампа на ее столике горит, книга стихов, которую она читала, лежит лицом вниз, чтобы сохранить страницу. Я выхватил ее из ее рук и бросил туда перед тем, как мы трахались после нашей пробежки. Теперь мне немного стыдно, но не слишком. Она делает глубокий вдох. — Он просто был рядом... когда он был мне нужен, — она кусает губы, глядя на меня. — Он всегда был рядом.
Я сглатываю свой гнев. Свою ревность. Вместо этого я пытаюсь понять. Мав был для меня тем, кто всегда рядом. Офелия, по-своему, но мои отношения с Мавериком больше похожи на отношения с Джеремайей, чем на отношения с О.
Я потратил несколько мгновений, чтобы ответить, убедившись, что я собран. Даю ей понять, что действительно хочу услышать все, что скажет ее хорошенький маленький ротик.
Наконец, я могу говорить без резких слов.
— Я здесь, детка, — говорю я ей, мои глаза ищут ее серые глаза. — Я здесь. И ты просто должна доверять мне. Что я позабочусь о тебе, Лилит. И о нашем ребенке тоже, — я подношу наши соединенные руки к губам и целую тыльную сторону ее губ, вижу ее мягкую улыбку. — Всегда, — обещаю я ей, опуская наши руки к своей груди. — Ты никогда ни в чем не будешь нуждаться, малышка. Больше никогда.
Эпилог
Три месяца спустя
На побережье идет проливной дождь, когда приходит сообщение. Это неизвестный номер, и я знаю, что если бы я позвонил по нему, никто бы не ответил. Скорее всего, им больше никогда не воспользуются. Это телефон. Кусок дерьма.
Я знаю, потому что я его купил.
— Дай посмотреть! — визжит Риа, подпрыгивая на носочках на палубе пляжного домика, тент закрывает нас от летнего шторма.
— Дай ему время, черт возьми, — говорит Николас со смехом, и я вижу, как он обхватывает Риа, обнимая ее.
В конце концов, она закончила школу.
В честь отца Люцифера Маликова в Александрийском университете назван научный корпус. Мой отец, хотя при мысли об этом мне все еще становится плохо, но хорошо, что у меня есть эта связь. Люцифер позвонил, и Риа получила диплом. Мы охраняли ее на выпускном, потом, конечно, пришлось приехать сюда.
Но шестерка занята поисками того, кто убил Синди, преследовал Сид, похитил Эдит.
Маверик никогда не спрашивал, откуда я знаю о психозе Люцифера.
Я знал, потому что Эзра знал.
И Эзра рассказал кое-кому, кто сделал для меня много работы. Но я отозвал их от этого, после того, как Сид попала в больницу.
И заплатил им дохуя денег. Никогда с ними не встречался, но некоторые из самых смертоносных преступников в мире работают в темной паутине, так я их и нашел. Смерти Синди и Кори были для того, чтобы шестерка не лезла ко мне в задницу. Я не давал им разрешения, но узнал об этом после, и все получилось довольно хорошо.