И мне кажется, я вижу это.
Его черты лица как будто смягчаются, брови приподняты, рот нахмурен, а не усмехается. Его хватка не ослабевает, и пистолет по-прежнему прижат к моему животу, но кажется, что он... ломается.
— Ты когда-нибудь жалел об этом? — тихо шепчу я, потому что я должна знать. Прежде чем один из нас умрет, я должна знать, если вся та боль, которую он причинил мне, причинил Джеремайи... все во имя какого-то педофильского кольца для культа со слишком большой гребаной властью, который все еще чувствует необходимость развращать единственных людей, которые не могут сопротивляться, я должна знать, если он когда-нибудь плохо спал из-за этого. Из-за меня. Джеремайя. — Тебе когда-нибудь хотелось вернуть все назад? — он долго смотрит на меня.
Мне кажется, я знаю ответ по его затравленному взгляду. Держа руку на его руке, а другую — на ноже, все еще по рукоять в его груди, так близко к нему, я задаюсь вопросом о его собственной жизни. Кто создал его? Был ли он так же плох, как тот, кто создал меня? Так же плох, как он? Хуже? С чего все началось? Всегда ли они хотели быть монстрами или когда-то давно хотели изменить мир? Когда власть портится? Это происходит с самого начала, или же она разлагается, как медленно действующий яд?
Как она разрушает?
Когда?
Все эти вопросы проносятся в моей голове, и я ни на секунду не замечаю, что он убрал пистолет от моего живота. Не замечаю, пока он не подносит его к своей голове и не нажимает на курок.
Я отпрыгиваю от него, крик вырывается из моего горла, когда я отворачиваюсь, теплые капли крови на моем лице и шее, нож, оставленный в его груди.
Спазмы в животе усиливаются, боль такая же сильная, как и боль в голове, в груди, когда я пытаюсь перевести дыхание. Руки обхватывают меня, и я вдыхаю хвою и никотин, моя грудь вздымается от сухих рыданий, которые выходят не более чем вздохи. Никаких слез, потому что я вне их.
И не только из-за Мэддокса.
Но у меня так сильно болит живот.
Так чертовски сильно.
Я думаю, что у меня может пойти кровь, что-то теплое и мокрое между бедер и...
— Это все твоя гребаная вина.
От слов Джеремайи у меня кровь стынет в жилах. Я замираю в объятиях мужа, когда они крепко обхватывают меня.
Я поднимаю голову, пытаясь дышать, делая неглубокие вдохи и выдохи.
Джеремайя стоит позади Люцифера, его глаза смотрят на меня, жесткие, холодные и полные ненависти. Он не приближается, но я все еще напряжена в объятиях Люцифера, мои руки сжаты в кулаки у его груди.
— Это все твоя гребаная вина.
А потом он двигается.
Глава 47
Я видел, как он отпустил ее. Оттолкнул ее в сторону.
Мой пульс бьется в голове.
Я сжимаю пальцы вокруг ножа. Сид думает, что она единственная, кто когда-либо обходился без ножа.
Мы оба знаем эту боль. Паника от постоянного поиска следующего нападения. Ужас даже от мысли, что тебя загнали в угол, из которого ты не сможешь выбраться.
Я не позволю этому случиться со мной снова. Или с ней.
И Мэддокс, может, и положил себя как гребаный трус, но этот мудак все еще здесь. И он снова попытается забрать ее у меня.
Он безоружен, сканирует комнату с разбитым выражением лица. Я хорошо его знаю. Наверное, именно так я выглядел, когда он оставил меня в этой чертовой клетке.
Единственный человек, на которого мне не наплевать, это Сид Рейн. И я мог позволить ей попрощаться. Может быть, позволил бы ему трахнуть ее против меня, потому что иначе она никогда не переживет его тощую задницу. Но теперь я точно знаю, что когда я выйду из этой комнаты, Люцифер Маликов не будет дышать.
Я делаю шаг к нему, в тусклый свет этой отвратительной комнаты, к мертвому телу Мэддокса, прислоненному к стене, без половины головы. Меня это не беспокоит. Смерть была моим спутником с самого детства.
Сид тихо зовет меня по имени, и я думаю, не разрывается ли она между тем, чтобы бежать к нему и ко мне.
Мне придется решить эту проблему для нее. С этого момента у нее будет только одно место, куда можно, блядь, бежать.
Люцифер поднимает голову, его взгляд устремлен на меня. На секунду я не узнаю его, и впервые понимаю, насколько ужасно он выглядит. Я понятия не имею, что, блядь, она в нем нашла.
У него круги под глазами, кожа такая чертовски бледная, и он выглядит... исхудавшим. Оболочка человека. Наверное, так бывает, когда теряешь душу в подростковом возрасте.
Со мной такое тоже случалось, но это сделало меня сильнее.
Люцифер позволил этому превратить себя в гребаную киску.
Я улыбаюсь ему и приближаюсь через фойе, пустое, если не считать нас и мертвого, мать его, тела. Но даже несмотря на пустоту, весь этот дом — святыня разврата. Я знаю, чем они здесь занимались. Здесь пахнет марихуаной и алкоголем, мои ноздри раздуваются, сердце сильно колотится в груди. Это, и секс. И не только от меня.
Кто еще трахал ее?
Но я блокирую все это.
Я блокирую все это, потому что прямо сейчас? Есть только я и он. И я давно, очень давно хотел заполучить его в свои руки.
Его челюсть сжимается, когда я подхожу к нему, и он поднимает подбородок, его глаза пристально смотрят на меня, пока не переходят на бандану на моем горле.
У него нет оружия, нож Сид воткнут в грудь Мэддокса, а пистолет находится в другом конце комнаты.
Он мог бы спрятать что-то в карманах своих шорт, но, учитывая, что на нем нет футболки, я могу многое увидеть. Гораздо больше, чем мне хотелось бы видеть, правда, но это только сделает способы, которыми я сломаю его, еще более приятными.
— Это мило, Джей, — говорит он, наклоняя голову, когда я останавливаюсь в нескольких футах от него, сгибая пальцы вокруг ножа. Он в моей твердой руке, но, возможно, мне придется поменять его местами. Я не против, если убийство его будет грязным.
Собственно, на это я и рассчитываю.
Он делает жест указательным пальцем в мою сторону, указывая на бандану.
— Это моя жена тебе купила?
Я вдыхаю. Выдыхаю. Считаю до трех. Я еще не готов убить его. Сначала я хочу поиграть с ним.
— Она хочет, чтобы ты почувствовал себя частью этого? — дразнит он меня, и на этот раз подходит ближе.
Сид выкрикивает его имя, но не двигается. Как будто она знает, что нам это нужно. Как будто она знает, что я должен убить его на хрен.
Ярость захлестывает меня, челюсть сводит, зрение почти расплывается, но я заставляю себя сосредоточиться на нем. Заставляю себя не позволить ему проникнуть под мою кожу. Не раньше, чем я буду готов залезть под его шкуру.
— Или она просто хочет, чтобы ты был больше похож на меня? Как брат, который ее обрюхатил?
— Люцифер! — Сид шипит, ее голос сердится от моего имени.
Прекрасно.
Я сжимаю свою нетвердую руку в кулак, но все еще жду. Жду, пока он подойдет ближе. Жду, пока я смогу добраться до его чертовой яремной вены, как он добирается до моей с каждым своим словом.
Я ненавижу тот факт, что я делюсь с ним чем-то. Ненавижу, что он обрюхатил мою сестру. Я ненавижу, что у меня с ним общий отец, даже если Лазар мертв.
Он позволил мне тоже гнить в этой клетке.
И вот так, стоя здесь, посреди хаоса, когда я должен убить его за нее, Люцифера Маликова, моего сводного брата, в дюймах от моего лица, я снова там.
У меня болит спина.
Все болит.
В животе пустота, постоянная боль, которую не заглушают хлеб и вино, которые мне приносят.
Я подтягиваю колени к груди, обхватываю руками голени, дрожа, и упираюсь головой в колени.
Здесь темно. Так темно, что я не вижу своего тела, но чувствую боль в каждом его дюйме. Они не бьют меня здесь. Они не причиняют мне боль таким образом.