Они переговаривались негромко, хотя было ясно, что в густой тишине камеры их беседе внимают все. Изредка неподалеку пробегал чужой шепоток, но тотчас замирал.
— Уж больно ты любопытен, Шурга. Мне к дознавателям только поутру идти.
— Не петушись, парень. Здесь-то из тебя правду никто силком не тянет. Народ подобрался тертый и битый, зато справедливый. Не чета тем же дознавателям. Пообщаешься с заплечного ремесла мастерами — бросишь крыситься на мирный разговор.
— Пыточникам выложишь все, и что знаешь, и о чем не ведаешь, — добавил сбоку чей-то слабый голос.
— Точно, — подтвердил Шурга. — Потому прибереги свою стойкость до завтра, Шагалан. Секретов открывать тебя не прошу, а вот добрым советом вдруг да обогатишься. Кой-какой опыт, будь он проклят, успели накопить.
— Хорошо, дядя… — Юноша усмехнулся. — Допустим, уломал.
— И чего ответишь?
— Насчет речей? Что ж, это не тайна уже, коль я с вами очутился. Расспрашивал людей про старика Сегеша.
— Тю, самое подходящее местечко нашел! А на черта тебе Сегеш?
— Повидаться хотел, познакомиться. Личность ведь прославленная.
Шурга попытался невесело рассмеяться, но захлебнулся надрывным кашлем:
— Тогда ты попал по адресу… Все дыхание отбили, сволочи! Только тут теперь и возможно увидеть Сегеша живым, без петли на шее. Правда, цена за свидание покажется высоковатой.
От тоскливых мыслей не осталось и следа. Шагалан хищно подобрался:
— Так Сегеш здесь, в этой самой башне?
— Ха, с утра был. И если, на манер Святых Пророков, облачком светозарным не сумел обернуться, то до сих пор здесь. В нескольких камерах отсюда.
— Здорово.
— М-да, куда уж лучше… Главное, парень, со свиданием поторопись, а то слушок пролетел — недолго ему с товарищами вшей кормить. Мылится уже веревка.
— Да, говорили, что Сегеш попался вместе с соратниками.
Шурга помолчал, продолжил хрипло:
— Были соратники, а нынче — такие же куски мяса на потеху палачам.
— И сколько же вас, дядя, оплошало?
Новая пауза.
— Верно разгадал, хитрец, я — один из тех неудачников. Тайны, впрочем, тоже никакой: раз известно мелонгам, можно кричать всему свету. Но кому это интересно?
— Мне, например. Так сколько вас было?
— Кроме старика Сегеша — шестеро. Одного сразу порешили, Ригарх при поимке шибко поранился и будто бы как помер вчера. Остальные раскиданы по разным камерам.
— Живы, здоровы?
— Двоих я видал ненароком. Дело-то обычное: кормят плохо, бьют хорошо. Но пока ребята держатся, до последнего денька, мыслю, дотерпят.
— Сильно бьют?
— Поначалу-то крепко лютовали, сейчас, кажись, полегчало. Может, шкура задубела? Или отчаялись от нас толку добиться, боятся раньше времени на небеса отправить?
— А что выпытывают? Чего надрываться, если вся верхушка ватаги в их лапах?
— Ха, вся, да не вся! Уцелел кое-кто на хозяйстве, да и хозяйство сохранилось немалое. Только этим живодерам невдомек, что, даже если нам жилы вытянуть и на ворот накрутить, мы все равно никого не выдадим.
— Такие герои?
Неясный силуэт вроде как махнул рукой:
— А-а!… Человек слаб, плоть его боли бежит и разум застит. Не знаю как другие, я давно все, что помнил, выложил. И не корю себя за то. И ты бы не попрекал, если б увидел, через какие мучения… Однако супостатам проку от того перепало с гулькин нос.
— Это как же?
— То старика лукавая задумка. За день-два оставшиеся в отряде по уговору сменили и лагерь и связи. Теперь мы сами бы их не враз сыскали. И ведь выдать-то никого не в состоянии, поскольку сами ничегошеньки доподлинно не ведаем. Ловко?
— Ловко. Ну и скажите об этом мелонгам, к чему маету зря сносить?
— Сказывали. Не верят, а может, сомневаются. Но судя по тому, что больше наших ребят среди узников не прибавилось, все облавы пошли прахом. Вот не сегодня-завтра варвары это осознают, и… страдания наши сразу кончатся. Тут, бесово семя, не поймешь, чего и желать: то ли продлить жизнь мучительную, то ли променять пытки на радостную прогулку к эшафоту. И так и этак получается неладно.
— Но имеется же, дядя, третий путь — бежать.
— Пустое, Шагалан. Многие спервоначалу себя подобными мыслями тешат, только напрасно. Нет отсюда ходу. Не слыхал, как эту башню в городе-то кличут? Райские врата. То есть из нее лишь одна дорога — на суд пред ликом Творца… Хотя, конечно, неплохо бы еще малость погулять по лесам, помахать сабелькой. Злости-то на белокурых накопилось пуще прежнего, ничего бы не пожалел, чтобы расквитаться сполна… Но, видно, не судьба…
Юноша помолчал, подождал, пока собеседник восстановит дыхание после непривычно долгой речи.
— И как же такие герои врагу в руки дались?
— По совести, парень, ума не приложу. Нарвались на засаду в самом неожиданном месте. Безусловно, кой-какие подозрения копошатся, полагаю, не обошлось тут без предательства неких добрых людей. Только какая теперь-то разница? Мы свое отшумели-отвоевали, никому кроме тюремных вшей-крыс больше не опасны.
— М-да, тяжко будет отныне повстанцам без мудрого Сегеша.
— Это точно. Однако на каждого мудреца, похоже, хитрец сыщется.
Умолкли оба. В стороне уже не сидели, боясь шелохнуться. Кто-то ворочался, гремя железом, кто-то нервно похрапывал во сне, доносились и судорожные всхлипы.
— Ну что ж, Шурга. Славно мы с тобой побеседовали, пора честь знать. Скоро здесь кормежка?
— До утра не жди. Да и не сразу привыкнешь к тем помоям, что дают.
— Верю на слово, пробовать не стану.
— Куда ж ты денешься-то, сердешный?
Шагалан боком придвинулся к узнику, склонив голову, зашептал быстро:
— Есть у меня намерение, дядя, на волю выйти.
— Когда?
— Немедленно.
— Никак совсем ополоумел, парень? Каким же чудом ты из этого каменного мешка вылезешь?
— Существуют некоторые мысли. Только сперва, Шурга, договоримся: если побег удается, я вывожу вашу пятерку за город. В оплату вы берете меня с собой в отряд.
— Зачем это?
— Мне нужен Сегеш. Причем живой, свободный и активный. Подробности после. Согласен с условиями?
— Полагаю, ты, парень, и впрямь свихнулся с перепугу. Необычно все и странно… Однако в моем положении и от дьявола хвостатого помощь принять не зазорно… Шансов, правда, никаких…
— Это на виселице шансов никаких, — дожал Шагалан.
— Тоже справедливо. Ну и какое же ты чудо задумал совершить?
— Я не понял, мои условия приняты?
— Да приняты, приняты, почему бы и нет. Рассказывай.
— Ладно. Чтобы выйти отсюда, потребуется ваше участие…
— А сам, следственно, не справишься? — спросил Шурга язвительно.
— Справлюсь. — Юноша сохранил невозмутимость. — Но, боюсь, других вытащить не сумею.
— Хорошо, хорошо. Чего делать-то?
— План такой: я ложусь тут и затихаю, будто бы отошел. Вы кричите, зовете стражника, мол, новый арестант помер, неохота ночь с трупом сидеть. Стражник и придет.
— Ну, а дальше?
— Все. Остальное — мое забота.
Шурга долго молчал, сопел, кашлял, так что невозможно было уяснить его реакцию.
— Все же ты совсем мальчишка, Шагалан, — наконец вздохнул он. — Наивный, неопытный щенок, влезший в жестокие игры.
— А конкретнее?
— Начнем с главного — здешним тюремщикам глубоко наплевать, если кто из нас болен или помер. Ради этого они даже не пошевелят своими жирными задницами. Говорят, иной раз покойники лежали по несколько дней, и убирали-то их, лишь когда смрад становился вовсе нестерпимым. Чего им волноваться и бегать на крики? Чем больше узников сдохнет, тем меньше у них хлопот.
— Неприятный вывод. Что еще?
— Во-вторых, тюремщики никогда не наведываются в камеры поодиночке. Все было бы слишком просто. Давно уже накинулись бы толпой, никакое оружие не спасло б. Хватило бы отчаянных голов, но и такое предусмотрено: обычно один заходит внутрь, второй стоит у двери, подстраховывает. Как подступишься?
— Это меня волнует куда слабее.
— Глядите, каков петушок. Мал, да драчлив? Не смущают два бугая с саблями? А вот пока тут светили, я кое-что заметил. Лихо тебе морду раскровенили, богатырь, и удаль, видать, не помогла.
— За это, дядя, не беспокойся. Кабы не позволил себя избить, к вам вовек бы не попал.
— Хочешь сказать… — изумился кандальник, — умышленно сюда напросился? Воистину безумец! Сам в зубы смерти полез?