— Там воздух почище все же, чем в комнатушке этого Гаевого, — хмуро ответил Алехин. — Притом я хочу делать для фронта что-нибудь полезное, а не быть на побегушках у Аркадия Илларионовича.
— Ладно, Семен, — пообещал секретарь, сочувственно взглянув на Алехина, — сделаем для тебя что-нибудь, ты только не нервничай так, держи себя в руках и не подавай виду, что подозреваешь в чем-нибудь Гаевого. Присматривай за ним осторожно: кто знает, может быть и есть основания для твоих подозрений.
Кто же такой Гаевой?
Вернувшись из Управления генерала Привалова, майор Булавин вызвал к себе в кабинет капитана Варгина. Капитан явился тотчас же. Это был высокий, стройный офицер с безукоризненной выправкой. Опытный военный не задумываясь признал бы в нем строевика и немало был бы удивлен, узнав, что Варгин — специалист по дешифровке секретных документов и большую часть своего служебного времени проводит за письменным столом. Сейчас, правда, в связи с болезнью начальника оперативной части, он по совместительству исполнял и его обязанности.
Выслушав доклад Варгина о порученном ему оперативном задании, майор предложил капитану сесть.
— Серьезная работа предстоит нам с вами, Виктор Ильич, — негромко произнес он и пристально посмотрел на Варгина.
У капитана был широкий лоб, глубоко сидящие черные глаза, длинный нос с горбинкой, рано поседевшие волосы на висках. Слегка откинувшись на спинку стула, он внимательно смотрел в глаза майору, ожидая пояснений.
— Вы знаете, конечно, какой интерес проявляет военная разведка к железнодорожному транспорту, — начал майор Булавин издалека. — Вспомните, сколько неприятностей причинил французскому железнодорожному транспорту известный прусский агент Штибер. Тот самый Вильгельм Штибер, которого Бисмарк представил императору Вильгельму как «короля шпионов». Известно, что и японцы перед началом русско-японской войны хотели вывести из строя Сибирскую железную дорогу, но им помешала бдительность русской железнодорожной охраны. Но перейдем ближе к делу. По имеющимся у меня сведениям, на нашей станции действует тайный агент гитлеровцев, и нам необходимо возможно скорее напасть на его след.
— А что вы скажете о сообщении секретаря комсомольского комитета паровозного депо, о котором я вам докладывал? — спросил Варгин, настороженно глядя в глаза майору.
Булавин задумался. Он знал Гаевого и не питал к нему особенного доверия, однако и подозревать его не было пока достаточных оснований.
Встав из-за стола, Булавин прошелся по скрипучему деревянному паркету кабинета и остановился возле большой карты Советского Союза, висевшей на стене. Он сам ежедневно отмечал на ней каждый новый советский город, отвоеванный у врага. Извилистая линия фронта, все более прогибавшаяся на юге в сторону противника, как бы застыла теперь в ожидании грозных событий.
Разглядывая карту, Евгений Андреевич отыскал глазами тот участок огромного фронта, к которому вела железная дорога от станции Воеводино, и подумал невольно, что, может быть, именно здесь разыграются эти события. Многое в какой-то мере будет зависеть тогда от его проницательности, от его умения во-время обнаружить притаившегося врага. Но мысль эта не толкала к поспешным действиям, которые губили иногда все дело. Напротив, ответственность вынуждала к осторожности, к всестороннему взвешиванию каждого шага, каждого поступка.
Постояв немного у карты, Евгений Андреевич еще несколько раз прошелся по кабинету и снова уселся за стол.
— Мне кажется, — задумчиво произнес он, — что в заявлении комсомольца Алехина слишком уж сказывается его личная неприязнь к Гаевому. Я не вижу пока ничего подозрительного в том, что Гаевой так тщательно уточняет номера отремонтированных паровозов, нечетко проставленные на нарядах.
Варгин удивленно поднял брови и заметил:
— Странно, что вам не кажется это подозрительным! Позвольте мне, в таком случае, высказать свои соображения?
Майор молча кивнул головой, с любопытством посмотрев на капитана. Интересно, что за доводы приведет он в подтверждение своих подозрений?
— Вот вы говорите о неприязни Алехина к Гаевому, но что это за неприязнь? — начал Варгии. — Мелкая обывательская склока или политические разногласия?
— Это слишком громко сказано — политические разногласия! — улыбаясь, заметил Булавин. — Алехин, видимо, еще очень молодой человек. Не слишком ли он торопится делать выводы?
Варгин сделал протестующий жест и энергично возразил:
— Я хорошо знаю этого парня, товарищ майор. Алехин молод, конечно, но у него уже есть политическое чутье, и его возмущает неверие Гаевого в стахановское движение. Гаевой, оказывается, готов подозревать в жульничестве всякого, кто перевыполняет производственные нормы. Разве это не характеризует в какой-то мере политическую физиономию Гаевого?
Булавину нравился горячий характер Варгина, близко принимавшего к сердцу все, чем приходилось ему заниматься, но Евгений Андреевич считал своим долгом несколько охладить его.
— А не кажется ли вам, товарищ капитан, — чуть прищурившись, спокойно заметил майор, — что Гаевой вел бы себя осторожнее и уж, во всяком случае, не высказывал бы открыто своих взглядов, если бы действительно был нашим врагом?
— А он и не высказывает своих взглядов открыто, — поспешно ответил Варгин. — Ограничивается шуточками да намеками.
Булавин сидел, глубоко задумавшись, и, казалось, вовсе не слушал собеседника.
«Неужели он равнодушен ко всему, что я рассказывал ему?» — с досадой подумал Варгин и спросил вслух:
— А вам разве не кажется, товарищ майор, что Гаевой мог бы оказать разведке врага неоценимую услугу, сообщая сведения о численности нашего паровозного парка?
— В этом не может быть никаких сомнений, — спокойно согласился Булавин, перекладывая бумаги на столе, — но у нас нет ведь пока никаких доказательств причастности Гаевого к вражеской разведке. А подозревать его в этом только потому, что он располагает важными для врагов сведениями, по меньшей мере легкомысленно.
Выслушивая этот упрек в легкомыслии, Варгин слегка покраснел.
— Это не совсем так, товарищ майор, — произнес он, с трудом сдерживая волнение. — Гаевой вовсе не располагает полными сведениями о паровозном парке, но он может собирать их, и фактически собирает, не вызывая ничьих подозрений. Мне, например, непонятно, зачем ему так тщательно уточнять неразборчивые номера паровозов на нарядах, не нужные для его основной работы. В конторе ведь есть специальные люди, которые и без Гаевого уточнили бы эти номера. Допустить же, что он делает эту работу для облегчения труда других сотрудников конторы, просто немыслимо, если только правильно заключение Алехина об эгоистичном характере Гаевого. Разве все это не настораживает вас, товарищ майор?
— Настораживает, — согласился Булавин. — Но пока только настораживает. Делать выводы я не спешу. Нужно будет, однако, заняться этим Гаевым. Раздобудьте мне сегодня же его личное дело в отделе кадров конторы паровозного депо. Нам не мешает познакомиться с ним.
Никандр Филимонович сообщает важные сведения
В тот же день дело Аркадия Илларионовича Гаевого лежало на столе майора Булавина. Евгений Андреевич тщательно прочитал его несколько раз, но ни один пункт заполненной Гаевым анкеты не вызывал у него сомнения. Согласно этим данным, Гаевой родился в 1886 году в Западной Белоруссии, в городе Молодечно. Окончив там же церковноприходскую школу, работал по ремонту пути на железной дороге, затем — слесарем и нарядчиком паровозного депо. В самом начале войны эвакуировался из Молодечно сначала в Великие Луки, а позже — на станцию Воеводино, где поступил расценщиком конторы паровозного депо. Все перечисленные в его послужном списке данные подтверждались справками, достоверность которых не вызывала сомнений.
— Конечно, раздобыть такие справки гитлеровскому шпиону не стоило бы большого труда, — произнес майор Булавин, откладывая в сторону личное дело Гаевого. — Заняв Молодечно в 1941 году, гитлеровцы могли обзавестись такими справками в неограниченном количестве.