— Я так обрадовалась, когда услышала ваш голос, — искренне призналась Катя. — Очень боялась, что не найду вас на заставе. Моя землянка здесь рядом.
На пороге Катя остановилась, подняла на Синюхина черные глаза, опять протянула руку:
— Иван Титыч, дорогой, как я рада вас видеть! — И вдруг лицо ее стало каким-то замкнутым. — Идемте, — с трудом проговорила она и быстро направилась к своей землянке. Ей стало очень тяжело: Синюхин — без Петра… а ведь раньше они были неразлучными… — Давайте посидим здесь, — предложила Катя, указывая на сколоченную из жердей скамейку. — Смотрите, какое солнце… — И прикрыла рукой глаза.
— Не простудиться бы вам после купанья. Не смотрите, что июнь месяц, ведь север здесь, — по-отечески ласково предупредил Синюхин. Он видел радость Кати, потом грусть и даже мелькнувшие слезы. «Про Петра вспомнила». — Он и сам тосковал о друге, а ведь Катя любила Петра.
— Как там товарищ старший лейтенант? Поправляется?
— Поправляется, привет вам передавал. Все сюда к вам рвется…
— Мне привет!? — растроганно переспросил Синюхин. — Вот за это спасибо! Получил он наше письмо? Всей заставой писали. — Как старый пограничник, Синюхин продолжал называть разведвзвод заставой.
— При мне и читал. Письмо с заставы было для него лучше всякого лекарства. Поправляется наш товарищ Марин, — повторила Катя. — Есть там замечательный доктор, Аветисов по фамилии. Он его и лечит. Любят нашего начальника и там.
— Как не любить такого командира.
— Невеста к нему приезжала.
— Зоя Михайловна? Фу ты, сколько новостей! Теперь товарищ старший лейтенант наверняка выздоровеет… Ну, а что от Петра? — очень тихо спросил он.
— Недавно письмо было. Спрашивал о вас. Готовится к операции… Теперь долго не будет писать.
— Одно-то письмо я от него получил, — в голосе Синюхина послышалась обида. — Так, записочка — десяток строчек. Должно, новые дружки нашлись.
— Не обижайтесь, дорогой, не забыл он вас. В каждом письме у меня спрашивает. Знаете пословицу: старый друг — лучше новых двух. Трудно Петру, трудней, чем нам: сами понимаете, на какую работу пошел. Не хмурьтесь, товарищ Синюхин, лучше расскажите, как здесь, на заставе?
— Нового много… — неопределенно ответил Синюхин. Его расстроили воспоминания о Шохине. — Приходите к нам, старослужащие очень рады будут, — он посмотрел на Катю сверху вниз, встретился взглядом с ее глазами и прочел в них то, что Катя хотела бы скрыть не только от него, но и от себя — тревогу за Петра.
— Вы не убивайтесь, не тоскуйте! — беря Катю за руку, тихо заговорил Синюхин. — Трудно всем нам. Потерпеть надо. Может, и не так скоро, а настанут хорошие деньки.
— Я очень рада нашей встрече! Вы даже не представляете, какой вы, товарищ Синюхин, хороший! — вырвалось у нее. — Дома у вас все благополучно? Как детишки?
— Спасибо, хорошо, — Синюхин достал из кармана фотографию и письмо. — Вот мои. Старшой уже письма пишет… Скорей бы фашистов побить и домой. Теперь не стыдно будет вернуться…
— Не стыдно? — переспросила Катя, рассматривая снимок.
— А как же. Хоть немного, а и мне довелось с захватчиками с пользой для Родины повоевать.
Катя невольно посмотрела на ордена Синюхина. Перехватив ее взгляд, он смутился:
— Не об этом я хотел сказать…
— Я поняла, — поспешила успокоить его Катя и, глядя на фотографию, проговорила. — Ваша жена сама, как ребенок, просто не верится, что это ее дети.
Синюхин ничего не сказал, но глаза его засияли от Катиной похвалы.
— Очень бы хотелось поподробней узнать о вашем разведвзводе, — переменила разговор Катя.
— Как у других, так и у нас, — уклонился Синюхин. — Вот, пожалуй, можно будет рассказать о нашем последнем походе на север… Самый тяжелый поход был, многих разведчиков потеряли. Товарища политрука Иванова лишились, под конец этого же похода моего второго номера Зубикова и многих других из нашего взвода.
— Такие большие потери за одну разведку?
— Эх, Екатерина Дмитриевна, — в первый раз за все время Синюхин назвал ее по имени и отчеству. — Мало иметь удаль и ненависть в сердце, надо еще и знание военного дела иметь! Трудно пришлось в тот раз, как остались без командира. Учиться еще много мне надо… — он сказал это таким тоном, что Катя сразу поняла: Синюхин в чем-то винит себя.