Напрасно прождав в Деснянске два дня, дед Охрим вернулся в Заречное, надеясь, что секретарь райкома даст знать, где они встретятся… Но встрече этой не суждено было состояться. Не знал дед Охрим и того, что в последний раз видел он свою любимую внучку. Страшные несчастья одно за другим свалились на его седую голову. Как-то вечером зашел к нему Кича. Убедившись, что старик один, тихо сказал:
— Плохо, Ефрем Петрович, ой как плохо! Кто-то выдал подпольщиков и партизан.
Дед Охрим почти враждебно посмотрел на Кичу:
— Як так выдав? Кто мог на них показать, колы даже я не знаю, де воны находються?
Кича молчал, подбирая слова. Он боялся, что известие убьет старика.
— Ефрем Петрович, вы старый партизан… В жизни всякое видали… И сейчас не очень расстраивайтесь, большое несчастье…
— Чого ты з мене душу выматуешь! — воскликнул дед Охрим. — Кажи зразу.
Кича подсел к старику:
— Ваш сын Сергей Ефремович пришел домой забрать жену и Оксану…
Встрепенувшись, дед Охрим хотел задать вопрос, но сдержался.
— Полицай Остап Млынок доказал немцам на него и Семена Андреевича Гузика.
Словно желая лучше запомнить имя предателя, дед переспросил:
— Остап Млынок?
— Он. — И еще тише Кича добавил: — Расстреляли их немцы, хату сожгли, а сноху и вашу внучку в Германию угнали…
Голова старика опустилась на грудь. Он сидел, ни о чем больше не расспрашивая, даже не посмотрел на уходившего Кичу…
Каждый день приносил известия об арестах, расстрелах, грабежах. Со страхом вслушивался в них дед Охрим и в довершение всего узнал, что в черниговской тюрьме сидит Василий Осипович. Хотел поговорить с Кичей, но тот даже не стал его слушать, как будто они никогда не были добрыми соседями. После долгого раздумья дед принял твердое решение. С георгиевскими крестами на груди он бесстрашно бродил по Деснянску, заходил в управление полиции, даже заглядывал в комендатуру. В нем жила твердая уверенность — рано или поздно он найдет настоящих советских людей, которым понадобятся сведения о фашистах и предателях. Раз секретарь райкома поручил ему связь и разведку — он выполнит это поручение.
В третий раз пришел Юрий на поляну к условленному месту. Положив небольшой мешок с собранными желудями, уселся на траву, пытливо поглядывая по сторонам. Иногда его губы чуть приметно шевелились, повторяя пароль. Не удалось ему пробраться за линию фронта, и он терпеливо высиживает в указанном ему месте. Но у дуба никто не появляется. На что решиться? Что предпринять? Товарищи его, запуганные гестапо, боятся выйти на улицу… Не с кем даже перекинуться словом, будто один в лесу остался…
На поляну вышел дед Охрим. Увидев Юрия, удивленно воскликнул:
— О, Юрко! Ты ж в эвакуацию подався?
— Уже не пробраться, — косясь на георгиевские кресты, сухо ответил Юрий.
Дед заметил его взгляд, но виду не подал:
— Шо зараз будешь робыть? До нимцив пидешь?
— Я бачу, вы уже и николаевски цацки поначиплялы, — неприязненно проговорил Юрий и не сдержался, упрекнул: — А ще старый партизан.
Замечание больно задело деда Охрима. Насупив брови, он колюче посмотрел на Юрия:
— Молоко на губах оботры. По-твоему, Мыкола по знакомству дав кресты? Вин за мене кров пролывав?.. — Не находя больше подходящих слов, все так же сурово глядя, дед Охрим продолжал: — У восемнадцатому годи я нимцив быв, а кресты мои зараз для маскировки. — Спохватившись, что это уже лишнее, дед продолжал в совсем другом тоне: — Не сказав бы тоби, як бы не знав вашой семьи… Був бы трошки помолодчи — пишов бы у партизаны. Не чув, Юрко, кажуть, их вже у нас нема? — дед Охрим рукавом белой рубахи вытер глаза.
При упоминании о партизанах Юрий подошел вплотную к деду Охриму:
— Я знаю про ваше горе, Ефрем Петрович… Остап Млынок…
— Проклятый иуда! — сжал кулаки старик.
Чуть отвернувшись, стараясь не выдать волнения, Юрий безразлично произнес:
— Наверное, Василий Осипович сейчас тоже в Красной Армии…
— У черниговський тюрьми вин, — вздохнул дед.
Побледнев, Юрий схватил старика за руку:
— Не может быть!
— Був там, а зараз хто каже — утик, а хто — повезли его дальше…
— Мне домой пора, — заторопился вдруг Юрий и почти бегом направился к Десне.
Рассказать обо всем отцу и матери, посоветоваться, как быть.
Дома Юрий застал только младшего брата Лешу. Куда ушел отец — тот не знал, а мать была у соседки Антониды Лукиничны, бабушки Гали Ищенко, одноклассницы Юрия. Не желая лишний раз выходить на улицу, он пробрался в соседний двор сквозь пролом в заборе, обогнул небольшую хатенку, когда-то служившую баней, и вошел в дом.