Суммируя всю имеющуюся в нашем распоряжении информацию, секретную и не секретную, — продолжал он, — я должен тебе сказать: сейчас американцы особенно пристально следят за внутренним положением в Советском Союзе, ибо они пришли к выводу, что наша страна вступает в кризисную полосу своего развития. Кризис этот назревает в трех сферах. Во-первых, наступает стагнация в экономическом развитии страны, советская экономика уже просто не в состоянии воспользоваться плодами мировой научно-технической революции. Во-вторых, в республиках Советского Союза набирают силу ростки национализма и в ближайшем будущем там проявятся сепаратистские тенденции. В-третьих, диссидентское движение в СССР, и в первую очередь в самой России, также набирает силу и становится необратимым явлением.
Признаться, тогда я сразу не поверил нашему резиденту в Вашингтоне, который разделял американские оценки, но, отдавая должное его опыту и убежденности, довел эти мысли до сведения руководства разведки и потом уже находил все больше подтверждений этим прогнозам в нашей действительности.
Выходит, что американцы видели то, чего мы не замечали или не хотели замечать. Да и как было не запутаться, если на совещаниях в КГБ его руководящие работники делали победоносные заявления о том, что «с диссидентством в Советском Союзе покончено навсегда, а главный диссидент академик Сахаров давно уже превратился из авторитетного ученого в обычного московского юродивого». Горькая истина состоит в том, что отнюдь не Центральное разведывательное управление США и не его «агенты влияния в СССР» разрушили наше великое государство, а мы сами, и все наши высшие партийные и правительственные инстанции продолжали скакать на химерах, не хотели отличать мифы от реальностей и боялись проводить полнокровные демократические реформы, ничего не разрушая и никого не предавая. А вот Д.И.Якушкин все это, кажется, понимал еще тогда, двадцать лет назад, в 1978 году. Кое-что со стороны, из-за океана, проглядывалось лучше.
В разведке много было и есть прекрасных людей, подвижников, храбрых и даже легендарных личностей, но я хотел заселить свою книгу прежде всего теми из них, которые всегда были наполнены доброжелательностью — качеством, которое не измеряется метрами, градусами и килограммами.
На земле фараонов
Как выяснилось позднее, нам с женой очень повезло, что мы попали на работу в Египет. Несмотря на разные повороты и зигзаги, Египет всегда оставался главным центром политической, культурной и духовной жизни арабского мира. Для становления молодых специалистов по арабским странам лучшего и желать было нельзя.
Выехали мы в Египет с трехлетним сыном Сергеем в декабре 1954 года поездом Москва—Вена, а дальше должны были лететь самолетом в Каир.
Вена поразила нас сиянием огней, праздничностью, громадными магазинами, обилием товаров, какой-то легкой и радостной атмосферой, разлитой повсеместно. Конечно, праздник — канун Нового года — оживлял картину: всюду стояли нарядные елки, по улицам ходили Деды Морозы, играла музыка. Но откуда вдруг взялось это изобилие во всем?
В апреле 1945 года наша 103-я Гвардейская Краснознаменная ордена Кутузова II степени воздушно-десантная дивизия участвовала в боях на подступах к Вене, и я, старший сержант одного из ее дивизионов, видел разрушенный, безлюдный город, где, казалось, все окна домов были забиты фанерой и досками…
И вдруг девять лет спустя такое сияние и великолепие. Это было непостижимо и не очень вязалось с образом загнивающего капитализма. Выражаясь языком современным, мы получили сеанс шоковой терапии и, не поняв толком, что к чему, прилетели из праздничной Вены в шумный Каир за два часа до наступления Нового года.
Пока мы ожидали встречающих нас товарищей, сын успел испугаться громадного суданца-носильщика с полосами-насечками на щеках (признак принадлежности к определенному племени) и завопил впервые за всю дорогу: «Хочу домой, к бабушке!» Но к бабушке уже было поздно: за нами приехали, и мы помчались через весь тоже ярко освещенный Каир в квартал Замалек, где в скромном особняке на берегу Нила размещалось тогда наше посольство. Здесь уже шумел новогодний вечер. Сына уложили спать на диване в служебном кабинете, где в обществе своих товарищей по резидентуре мне предстояло проработать пять с лишним лет, а мы сами пошли к праздничному столу и на танцы.
В последующие дни снова был шок — теперь уже другого рода. Мы с женой обнаружили, что люди на улице говорят на каком-то мало понятном для нас языке — вроде бы и на арабском, а вроде бы и нет. Уж слишком египетский диалект был не похож на арабский литературный язык, который мы, судя по оценкам, успешно изучали в институте. Слава Богу, в ту пору в Каире многие представители интеллигенции наряду с английским знали и французский язык, и это вначале очень нас выручало.
Пока же мы ожесточенно зубрили диалект, ходили в кино, слушали радио, пользовались любой возможностью поговорить с египтянами, читали газеты и даже говорили по-арабски друг с другом. Года через полтора более или менее освоились и с диалектом, но все равно для серьезной работы с людьми, для бесед на сложные политические темы знаний языка не хватало. Не раз вспоминались слова Харлампия Карповича Баранова, нашего профессора, многолетнего заведующего кафедрой арабского языка в Московском институте востоковедения и автора превосходного арабско-русского словаря: «Ничего… арабский язык труден только первые двадцать лет!»
Сейчас, конечно, учат лучше, используют не только книги, газеты, но и аудио- и видеотехнику. У нас ничего этого не было, и нам оставалось лишь на месте спешно доучивать язык.
С первых же дней мы с необыкновенной жадностью стали заводить знакомства среди египтян, сознавая, что страну можно понять лишь через людей. Со многими из этих первых знакомых мы поддерживали дружеские отношения долгие годы и в Каире, и в Москве. В основном это были литераторы, журналисты, политические и общественные деятели, люди симпатичные, без всяких религиозных и национальных предрассудков, большие патриоты Египта, сторонники египетско-советской дружбы. Это — «красный майор» Халед Мохи ад-Дин — бывший член Высшего революционного командования Египта и многолетний руководитель египетского Комитета сторонников мира; Лутфи аль-Холи — писатель и журналист; Ахмед Баха ад-Дин — один из ведущих журналистов, руководитель крупнейших египетских органов печати; Махмуд Амин аль-Алим — литературный критик и общественный деятель; Инжи Рушди — журналистка; Юсуф Идрис — тогда начинающий, а впоследствии крупнейший в арабском мире писатель. К нам в дом он попал сразу по выходе из тюрьмы, где сидел за левые убеждения. Произведения Идриса заинтересовали жену, она серьезно занялась изучением его творчества и впоследствии написала о нем книгу.
Были и иные друзья, но поскольку интерес у меня к ним был и профессионального свойства, лучше умолчу о них. Хотя есть в этом какая-то вечная несправедливость: человек близок тебе, делится с тобой самым сокровенным, а говорить о нем ты ни с кем не вправе.
Чуть ли не в первый месяц пребывания в Египте мне несказанно повезло. Наши велосипедисты принимали участие в международных соревнованиях, старт которым был дан в Луксоре. Меня командировали туда как представителя посольства, чтобы участвовать в протокольных мероприятиях в связи с началом соревнований. При этом произошла какая-то путаница, несогласованность, и когда я прибыл в Луксор, велогонщики уже мчались на север, в сторону Александрии. С ними уехали и организаторы соревнований. В Луксоре я обнаружил только румынского посла и его жену, которые обрадовались мне, как близкому родственнику, тем более что кроме румынского и русского другими языками не владели и чувствовали себя неуверенно. Румыны, так же как и я, опоздали к началу соревнований. Старт, как выяснилось потом, был дан раньше, чем намечалось.
Решили воспользоваться случаем и познакомиться с Луксором. В глубокой древности здесь находились знаменитые Фивы с грандиозным храмом, статуями, обелисками, аллеями сфинксов.