Я сел на койку, чувствуя глухое безразличие ко всему происходящему и окружающему, рухнул на подушку, покачиваясь на сетке. В спину что-то давило, я просунул руку под матрац и нащупал холодный металл.
Я лежал, рассматривая маленький, похожий на игрушку автомат с пристегнутыми к нему магазинами, перевязанными изолентой. Гладкий, отполированный, он приятной тяжестью давил мне на ладонь. И каждый изгиб его стального тела, каждая деталь таили темную и суровую логику. Странно! Я будто впервые видел автомат, впервые держал его в руках.
Я несильно надавил на лепесток предохранителя. Он поддался, скользнув вниз. Мне показалось, будто автомат медленно напрягается в моих руках, замирает, прислушиваясь к моим движениям. Хорошо смазанный затвор почти беззвучно отошел назад и гладко вернулся обратно, где-то внутри бережно вставляя патрон в ствол. Я нащупал пальцем покатую выемку спускового крючка и чуть-чуть надавил на него… Еще немного… Ничто не сдерживает, не мешает… Еще какой-нибудь миллиметр, и измученная ожиданием бешеная струя свинца и огня рванется к потолку…
С усилием я оторвал палец от крючка и быстро защелкнул предохранитель. Где ж ты раньше был, братец? Может быть, мы с тобой не допустили бы этого кошмара… Швырнув автомат под подушку, я встал с койки и раскрыл свой чемодан. Я перебирал вещи, кульки, свертки, весь этот ненужный здесь хлам. Голубую рубашку и галстук – к чертям! Отличная тряпка для мытья полов. Записную книжку с адресами сослуживцев – к чертям! Изорванные листочки, как хлопья мокрого снега, закружились по комнате. Коллекцию значков, которую я вез в подарок афганским детям, – к чертям! Прекрасен хруст под каблуками. О, наивный юноша! О, благородный рыцарь! А-а, и вы здесь, сударыня?
Олюшка строго смотрела на меня с фотографии из-под обрывков бумаги. Куда я тебя привез? Оставайся лучше в своем уютном мирке иксов, тангенсов и логарифмов…
Я порвал фотографию. Пришло время убивать. Днем и ночью, как говорил комбат.
Еще полыхал дневной зной, еще ослепительно светились горы, а приближающийся вечер уже чувствовался по длинным прохладным теням деревьев, по розовому свечению мраморных натеков, покрывших серые скалы, и глубоко лазурному небу.
Оборин в полной экипировке, увешанный снаряженными магазинами, сигнальными ракетами и гранатами, уже не был похож на того пляжно-вульгарного супермена, одетого в широкий маскхалат на голый торс, в огромных непроницаемо-черных очках, каким он встретил меня у шлагбаума. Затянутый в горный костюм цвета выгоревшей травы, втиснутый в металл, он чем-то напоминал большую деталь для мощной машины.
– Паша, – сказал я. – Дай мне какую-нибудь одежду и автомат. Я пойду с тобой.
– Успеешь, – отрезал он. – Отдыхай пока.
– Нет, не успею. Паша, – тверже сказал я, давая понять, что спорить со мной нет никакого смысла.
Оборин взглянул на меня понимающе, но все же покачал головой и ответил:
– В таком состоянии в горы не ходят.
– У меня нормальное состояние!
– Я это сразу понял… Ты, в самом деле, возьми полотенце да искупайся. Вода сегодня отличная!
Чувствуя его иронию и готовый вот-вот сорваться и нагрубить, я сквозь зубы процедил:
– Я все равно пойду.
Оборин вздохнул, оглядел меня с ног до головы.
– Ну, раз ты так настойчив… Только, пожалуйста, слушайся меня. Здесь пока я начальник гарнизона. Договорились?
Мы прошли к кладовке старшины. Когда до двери оставалось несколько шагов, она с треском распахнулась, и оттуда выскочил коренастый солдат и едва не сбил Оборина с ног.
– Киреев, добрый вечер, – сказал Оборин, морщась и потирая ушибленный локоть.
– Добрый вечер, – буркнул солдат, поправляя на себе куртку. Оборин ободряюще похлопал его по плечу и сказал:
– Ну ничего, ничего.
Мы зашли в кладовую. Оборин плотно прикрыл за собой дверь.
– Сафаров, в чем дело?
Рослый сержант с черными тонкими усиками тяжело поднялся из-за стола и буркнул:
– Ни в чем… Поговорили.
– Опять припомнил ему засаду?
Сержант промолчал.
– А я ведь просил тебя!
– Да не трогал я его, товарищ капитан, пальцем не коснулся, – загудел Сафаров. – Если бы тронул, то сразу в инвалидную коляску посадил бы. Он снова к молодым цепляется, вот я ему и сказал пару слов.
Оборин вздохнул.
– Хороший ты парень, Сафаров, но пойми, что армия – это не инспекция по делам несовершеннолетних.
– Я в оперотряде работал, а не в инспекции, – обиженно поправил сержант. – Там с такими, как Киреев, я бы по-другому разговаривал.
– Я бы тоже, – согласился Оборин, – но сейчас мы идем в горы, и, пожалуйста, подыщи приличный комбез своему будущему командиру роты.
Сафаров смерил меня взглядом, прикидывая рост, и достал с полки не первой свежести комбез.
– Мерьте…
Комбинезон источал запах пота, плесени и кострового дыма, но, не испытывая ни капли отвращения, я сразу же стал надевать его на себя.
– На первое время сойдет, – сказал Оборин, оценивающе глядя на меня. – Потом достанем новый.
– Теперь давай автомат и побольше патронов.
Я заметил, как Сафаров вопросительно посмотрел на Оборина, и тот кивнул.
Ожидая команды на выход, я нервно ходил вдоль выложенных на асфальте вещевых мешков, приглядываясь к лицам солдат. Киреев, который едва не сшиб нас у входа в каптерку, сидел в стороне от всех, в тени переодевалки, обхватив руками голову, и плевал себе под ноги. Под румяной кожей на скулах перекатывались желваки, будто солдат усиленно пытался разгрызть орех.
– Здравия желаю!
Я обернулся. Рядом со мной навытяжку, отдавая честь, стоял совсем молодой лейтенант.
– Я командир первого взвода лейтенант Железко! – как приятную новость доложил он мне. – Разрешите идти с вами?
Я пожал плечами.
– Пока здесь Оборин командует. Вот у него и спрашивай, – равнодушно ответил я.
Улыбка сошла с лица лейтенанта. Он потоптался на месте, сконфуженно буркнул «Есть!» – и побежал в помещение. Парень не знал, кому из двоих ротных должен подчиняться. «Потом, потом, – сказал я про себя, глядя вслед Железко. – Не до тебя сейчас».
Ноющая боль под лопаткой, горные ботинки, натирающие ноги, навязчивые мысли о холодной воде маленького озера – все это доставляло мне странное, мучительное наслаждение, заглушало тоску, охватившую меня после гибели Блинова. Я был изнурен крутым, долгим подъемом, но не хотел, чтобы он наконец закончился и можно было бы снять тяжелое снаряжение, лечь на землю, не шевелясь, не думая ни о чем. Я готов был идти по этой горе до тех пор, пока вообще буду в состоянии двигаться. Оборин, в отличие от меня, шел легко, будто поднимался по лестнице в собственную квартиру, пружинисто прыгал с камня на камень. За ним, раскачивая широкими плечами, словно по грудь в воде, поднимался верзила Сафаров с пулеметом в руках. Тонкие, безликие и одинаковые, как оловянные солдатики, братья-близнецы Латкины шли рядышком, будто их локти были склеены, и крутили во все стороны головами. Низкий, сутулый, чем-то внешне напоминающий Оборина москвич Киреев тяжело сопел слева от меня и так внимательно смотрел себе под ноги, словно искал среди камней грибы. Неполная рота растянулась по подъему метров на сто.
Громадное красное солнце лежало на зубчатой верхушке скалы, словно нанизанное на нее, по-прежнему, как и днем, излучая доменный жар. Но от резких, контрастных теней уже струилась сырая прохлада – значит, наступал вечер.