Девушка настороженно смотрела Гешке в глаза. Потом опустила голову, стала катать ножкой камешек. «Что-то не то», – подумал Гешка.
– А тебя в самом деле Геной зовут? – спросила девушка.
– В самом. А как тебя?
– Знаешь что! – девушка стрельнула глазами. – Не финти мне здесь…
И снова замолчала. «Она не моих слов ждет, – подумал Гешка. – Она свои подбирает».
– Ну, пройдемся, что ли? – Она повернулась, взгляд – под ноги, будто модуль, стоящий неподалеку, слепил глаза. – Нет, давай лучше по той дороге…
Гешка шел за девушкой и продумывал варианты. Первое: дать липовый московский телефон. Второе: рассказать про Арбат, «Олимпийский», где недавно были гастроли «Юрайя Хипп». Можно для затравки описать кухню «Праги». Что еще? Альпинизмом ее вряд ли заинтересуешь, а вот дачей папика…
– Чего молчишь? – спросила она.
– Сходим вечером к минному полю? – едва ли не в открытую пошел Гешка.
– Вот что! – девушка сильно дернула его за рукав. – Не трави душу, рассказывай! Что тебе Евгений Петрович поручил разведать?
– Ну-у… – протянул Гешка, лихорадочно придумывая ответ. – Дался тебе этот Евгений Петрович! Хочешь, я лучше дам тебе свой московский телефон? Когда я вернусь, позвонишь, сходим в кабак.
– Если ты сейчас не скажешь, что просил передать мне Евгений Петрович, – негромко, но твердо произнесла девушка, – то полетишь отсюда к чертовой матери.
– Ладно, – кивнул Гешка. – Расколола! В общем, Кочин интересовался, как ты живешь, какие проблемы…
Девушка искоса следила за Гешкиным лицом. Он заметил в ее глазах недоверие и настороженность.
– Интересуется, как живу?.. Что-то не очень верится. Закрылся, как в крепости… Ну, что еще соврешь?
И тут Гешку осенило. Его догадка была настолько неприятной, что он даже обернулся – не следит ли кто? Конечно же, это она стучалась в комнату Кочина тем вечером. Она – подруга командира полка, или как это теперь называется?
«Надо сматываться, – подумал он. – Это будет лучше всего».
Девушка шла на полшага впереди со своим вечным свертком под рукой, вяло поднимая босоножками пыль. Гешка разглядел, что это была обычная простыня, подстилка.
– Ну? – уже без любопытства спросила она. – Это все?
– Лучше будет, если он сам тебе обо всем расскажет, – увильнул Гешка.
– Вот-вот, об этом-то я и думаю, – согласилась девушка.
– Ты не обижайся на него, что он тогда тебе не открыл. – Гешку понесло. Он уже оседлал фантазию и пришпорил ее бока.
– Да? – несколько наигранно переспросила девушка, подняв вверх бровки. – И почему же он не открыл?
– Они с начальником штаба разрабатывали очень секретную операцию.
– Не ври! – резко сказала девушка. – Я знаю, кто был у Кочина, – и она многозначительно качнула головой.
– Ну кто?
– Не твое дело! Можешь передать своему Кочину, что если он захочет мне что-то сказать, то пусть наберется смелости обойтись без посредника.
Она остановилась.
– Куда мы идем?
– Ты, наверное, загорать.
– Какое теперь загорать… Голова ничего не соображает! Давай где-нибудь сядем.
Они прошли к воротам автопарка, сели на бетонные ступеньки, разогретые на солнцепеке, как печь.
Гешка думал над тем, как бы красиво распрощаться. Гарнизонный флирт не удался, не говоря уж о военно-полевом романе. «Лишь бы Кочин не узнал, что я к ней подкалывался», – переживал он.
Гешка почувствовал на себе чью-то тень. Он поднял глаза и увидел смуглого усатого лейтенанта.
– Вставать надо, солдат, – напомнил тот. Гешка встал. Лейтенант в выгоревшем до белизны хэбэ не сводил глаз с девушки.
– Надо поговорить, Таня, – сказал он ей. «Ого! – обалдел Гешка. – Тут уж не любовный треугольник, а целый параллелограмм».
– Говори, – ответила девушка и отвернулась, подчеркнуто глядя в сторону.
– Кто это? – кивнул лейтенант на Гешку.
– Мой друг, – ответила она с тихим вздохом. Гешка рассчитывал: если лейтенант начнет распускать руки, то он, пожалуй, рискнет ответить. Но лейтенант встал к Гешке спиной и снова сказал девушке:
– Я бы хотел получить разъяснения. – Девушка молчала.
– Ты можешь отойти? – спросил лейтенант у Гешки.
– Мне отойти, Таня? – Девушка пожала плечами.
– Как хочешь.
Гешка отошел на десять шагов. Он стал к ним боком, искоса наблюдая за лейтенантом. «Хахаль номер два», – оценил он его.
Сначала они разговаривали вполголоса, и Гешка ничего не мог расслышать. Затем Татьяна стала говорить громче: «Все!.. Хватит! Я люблю его, Саш, понимаешь?.. Я ничего не знала, правду тебе говорю! Успокойся, прошу тебя… Ну прости, Саш!..» Лейтенант вдруг взял девушку рукой за подбородок и толкнул пальцами ее лицо, как закрывают форточку, чтобы не сквозило, повернулся и быстро-быстро пошел в автопарк.
Гешка подскочил к Татьяне. Она не могла поднять глаз.
– Идем, – только и выдавила из себя.
– Хочешь, я догоню его и дам по шее? – Девушка вдруг остановилась, подняла искаженное грубыми чертами лицо:
– Ты, салага! Ты кому собрался по шее давать? Сашка Афган вдоль и поперек исползал, он его своими руками прощупал, понял? А кто ты такой?.. Вали отсюда, теленок!
У Гешки даже дыхание сперло от злости. Он приоткрыл рот, ошалело глядя на девушку, изменившуюся вдруг так неузнаваемо. «Ах, я теленок», – Гешка шумно засопел и с ненавистью посмотрел в глаза девушке.
– Сама ты… – едко процедил он. – Дура! Я тебе лапшу на уши вешал, а ты верила. Не посылал Кочин меня к тебе, больно ты ему нужна. Это я у него в комнате был, когда ты в дверь ломилась. Он тебя видеть не хотел и мне давал знак, чтобы я сидел тихо. Ясно, чучундра?
Татьяна круто повернулась, обняла себя за плечи, поплелась куда-то по пылюке. Белые босоножки ее стали серые-серые. Дурацкая простыня свисала до коленей.
Злости как не бывало. Вместо нее душу заполнило что-то щемящее, похожее на жалость.
«Подлец, – сказал сам себе Гешка. – Подлец – мое имя, профессия, призвание, увлечение. Подлец!..»
Зайдя в казарму, Гешка проскочил в каптерку Гурули и плотно закрыл за собой дверь. Прапорщик разбирал гору бронежилетов, закидывал их на полки. Рота только вернулась с гор.
– Мне плохо, Витя, – сказал Гешка, опускаясь на табуретку.
– Мне тоже, – ответил Гурули. – Лужкова убили…
Замполит ходил перед строем, будто не мог стоять, будто был босиком на горячей гальке. Никто не разговаривал, солдаты только изредка покашливали. Рыбаков ждал тишины.
– Я написал письмо матери Николая Лужкова… Хочу вам зачитать.
Замполит развернул лист. Десятки глаз устремились на него.
– «Уважаемая Лидия Алексеевна! Человек рождается для долга, и в этом высший смысл его жизни.
В детстве он должен хорошо учиться, он должен быть честным, должен любить труд, своих родителей, свою Родину. Но наступает час, когда он должен выполнить свой долг перед Отечеством…»
«Все мы, оказывается, погрязли в долгах, – думал Гешка. – Если предположить невозможное, что я здесь умру, то моя матушка получит очень похожий текст. И рота так же будет стоять, и Рыбаков…»
Фотографию Лужкова приклеили к листу ватмана, обвели черной рамкой, повесили на доску документации. Гешка забыл лицо Лужкова, помнил только, что у того была тоненькая шея. На фотке Лужков таким и получился: лицо никакое, стандартное, какие вообще не запоминаются, а шея тоненькая.
Осознания смерти не было. Гешка не испытывал жалости к погибшему солдату. Не было ведь раньше в Гешкиной жизни этого Лужкова? Не было. И больше не будет. Они – как попутчики в поезде. Встретились, поговорили и расстались.
«Старики» перестелили койку Лужкова, положили на подушку фуражку, рядом повесили парадку. Гурули освободил тумбочку, вещи Лужкова спрятал в картонную коробку из-под сухпайка. Вещей всего-то: бутылочка одеколона (на дне осталось), мятый конверт (это письмо неделю по полку бродило – никто фамилию разобрать не мог), чистые носки (может быть, начал уже откладывать вещи на дембель?), фарфоровый пес размером со спичечный коробок, записная книжка, вся чистая, только на первой страничке стихи: