4
Захаров был бледен. Он лежал на свежем сене в просторном крестьянском амбаре и что-то шептал.
Я наклонился к нему и услышал:
— Пи-и-ть…
Вода неподалеку, бадейка с ковшиком, и я дал ему напиться. Старшина сделал пару больших жадных глотков, немного оклемался и посмотрел на меня:
— Что… Андрий… плохи мои дела?
— Ничего страшного, — ответил я. — Врач сказал, будешь жить. Тебе осколками ногу располосовало. Он их вытащил, но кровопотеря серьезная. Отлежаться надо и силы восстановить.
— Мы где?
— Хутор какой-то.
— Меня здесь оставят?
— Да.
— Плохо… Если немцы набредут… в плен попадем…
— Местные селяне обещали тебя и других раненых спрятать, тут лесок неподалеку.
— Не обманут?
— Не знаю.
— Автомат мой… где?
— Разбит осколками, бросили.
— А документы?
— У селян.
— Пистолет оставь…
— Уже. Он у тебя в вещмешке.
— Добрэ… — он немного помолчал, сглотнул слюну и добавил: — Я виноват перед тобой… Андрий… Ты уж прости меня…
— О чем ты, Иваныч? В чем вина?
— Сложно говорить…
— Вот и помолчи.
— Нет… Нужно сказать… Не знаю, увидимся ли снова… А я к тебе прикипел… Ты меня послушай… и прости… если сможешь…
— Говори, Иваныч, — понимая, что мне его не переубедить, согласился я.
— В общем… Это из-за меня ты сиротой стал… Когда зимой тридцать второго года станицу Уманскую выселяли, я там был… Твоего отца звали Семеном… верно?
— Ты же знаешь, я Андрей Семенович.
— Это… я его шлепнул… Мы казаков из хат выгоняли… В зиму… на мороз… с дитями малыми… чтобы гнать к вагонам и в Сибирь отправлять… Многие сопротивлялись… Он тоже… Одного активиста кинжалом зарезал… и бойца ранил… Тут я… батька твой прыгнул… и пулю схлопотал… Я его из винтаря… В упор…
— А это точно он?
— Не сумлевайся… Я бумаги подписывал по делу… Запомнил хорошо… Семен Михайлович Погиба… казак… И потом еще наш командир говорил, что сына надо в Краснодар отправить… Мол, родственников не осталось… Помню это… Сколько лет прошло, а не позабыл… Это первый человек, которого я… прикончил…
— И зачем ты мне это говоришь?
— Душу облегчить хочу… Не зря нас судьба свела… Такое редко бывает… Не просто так… Я когда понял с кем она меня столкнула… сразу все скумекал… Должен повиниться… Обязан… Прости, Андрий…
— Бог простит, Иваныч, — сам не понимая почему, я помянул Бога, хотя в детдоме меня приучили, что его нет.
— Добрэ… Мне даже легче стало…
В амбар заглянул один из бойцов нашей роты и позвал меня:
— Андрей, пора уходить!
Боец исчез, а я посмотрел на старшину, поднялся и сказал:
— Бывай, Иваныч.
— Прощай… — выдохнул он и закрыл глаза.
Я покинул амбар и присоединился к своим товарищам. В голове сумбур, я никак не мог до конца осознать то, что сказал Захаров. Он говорил правду, сомнений в этом не было. Но тогда выходит, что я сын «врага народа»? Как это страшно звучит — «враг народа». Не партии. Не какой-то идеологии. Не определенной группы людей. А целого народа. Хотя у нас в приюте половина таких. Кто-то из кулаков, кто-то из казаков или дворян, но были и дети красных командиров, кого в тридцать девятом к стенке поставили или загнали, куда Макар телят не гонял. Это жизнь. Вчера человек на коне, уважаемый комбриг или ответственный партийный работник, а завтра уже преступник. Подобное в стране происходило часто, и когда в приюте появлялся очередной воспитанник из бывших «партийных», его судьбу обсуждали. Разумеется, полушепотом, чтобы никто посторонний не услышал.
— Ты чего, Андрей? — толкнул меня в бок Садчиков, который заметил, что я не в себе.
— Ничего, — я покачал головой.
— Из-за старшины переживаешь? Брось. Он человек крепкий, восстановится и продолжит воевать. Жаль только, что ранение по глупости получил. Все из-за Ерошкина. Не повезло нам с командиром.
— Заткнись! — поправляя вещмешок, одернул Садчикова пожилой боец Гурьянов. — Нечего командира обсуждать, а то беду накличешь.
Садчиков замолчал, а я подумал, что с командиром нам, действительно, не повезло, и лучше было бы выходить из окружения своей группой. Что у нас отобрали оружие и продовольствие — это понятно. Трофейные автоматы достались командирам, которых в соединении полсотни, потому что отряд сформировался на основе штаба дивизии, а консервы пошли в общий котел. Большим отрядом незаметно проскочить мимо немцев тяжело — это тоже ясно. Почти каждый день бой и потери, помимо того, что фрицы отслеживают наше движение по лесам при помощи «рамы» и мы находимся под постоянной угрозой авианалета или артобстрела. С этим всем можно смириться, ибо такова солдатская доля. Как говорится — наше дело воевать и погибать, а за что и почему, полковник знает. Но командир роты у нас карьерист и дурак. Самый настоящий. Майор Ерошкин боевого опыта не имел, делал карьеру при штабе, а когда отступали, он потерял какие-то важные документы и теперь выслуживается, пытается кровью искупить вину. Ладно бы своей искупал. Но он ведь на нашей крови поднимается. Вот в чем дело. И когда другие стрелковые роты нашего сводно-сбродного соединения обходят противника, Ерошкин так и норовит поднять бойцов в атаку, в полный рост. Мы с ним уже неделю и за это время потеряли три десятка только убитыми, не считая раненых. Всем это надоело, и даже старшина как-то обронил, что надо утихомирить слишком рьяного майора, а то поляжем. Однако не успел Захаров. Во время очередного прорыва через немцев, когда мы прикрывали отход основных сил, старшина получил ранение.