Небрежность, невнимание, прорывающиеся в его словах, самодовольство, самолюбование, сопровождающие победные реляции, были подмечены всеми, даже в обращении с Лилей у Филиппа пропала обычная предупредительность, что с удовлетворением приняла Марина. «Выходит, что здесь Марио сыграл мне на руку. Конечно, если теперь Филипп будет встречаться с такими заправилами, видеть другой уровень жизни, да к тому же ещё и кем-то руководить на стройке, много ли лирических воспоминаний останется у него от нескольких вечеров? Улыбайся, складывай губки в лёгкую, тонкую, всё понимающую и неосуждающую улыбку, Лилия Андреевна! Я-то знаю, что под этой гримасой таится скрежет зубовный и на самом деле ты готова искусать до крови и свои губы, и успех бывшего любовничка! Дни весёлых свиданий сочтены, он тебя бросит ещё до того, как ты уберёшься в Москву! А потом разбогатеет, не будет нуждаться ни в деньгах, ни в постели и вернётся к той, которая полюбила его до всех этих событий».
К часу Филипп поднялся с места и подошёл к окну.
— Караулишь компаньона? — осведомилась Света.
— Точно, что ему взбираться сюда, только время даром терять. Ну вот и он. Так, сегодня я не обедаю, милые дамочки, оставьте пару бутербродов к моему сиятельному приходу.
— Торжественно обещаю не обожрать. Ты смотри, не забудь там на стройке приметить для меня кого-нибудь — работящего и непьющего…
— Помню, помню, как только, так сразу. — Филипп накинул куртку и быстрой походкой вышел из кабинета, застав Марио ещё в машине. — Не вылезай! Привет, я тебя ещё в кабинете из окна приметил!
— Оперативно, славно! Привет! Протянешь без обеда?
— Само собой.
— На обратном пути всё-таки надо чем-то разжиться. Если твой шеф не чухнет, заедем ко мне? Мама накормит…
— Да нет, не стоит. Капитошка на работе и ещё злится на меня после демонстрации, на которую я не явился.
— Болван! Ладно, оставим на будущее, поехали знакомиться с пролетариатом.
— Начальственные интонации уместны?
— Поощряются и приветствуются. Упирай на то, что оплата сдельная, скоро, но аккуратно, пусть определятся с выходными, скажи, что контроль будет постоянно и по каждой плитке, ни грамма спиртного, на работу и обратно чистыми как стёклышко, а в свободное время пусть заливают.
— Понятно. Потолки и кафель одни и те же делают?
— Да, им лет по тридцать-сорок, они всё освоили: и малярку, и обои, и подвес, и кафель, и панели, и гипс.
— А что с жилыми комнатами?
— Проводку закончили, сейчас грунтуют. Потом зашкурим и уже красоту можно лепить. Ну, как тебе Зинаида Ивановна?
— Властна, пышна и амбиции соответствующие.
На месте всё вышло гладко. Троица, поступившая под руководство Филиппа, темпы приняла, от выходных отказалась и была абсолютно трезва. На полу будущей кухни Филипп собрал из плиток рисунок, чтобы случайно не вышло путаницы. Когда Марио, инспектировавший другие бригады, вернулся, рабочие уже взялись за подвесной потолок.
— Порядок, Шарапов! Больше дела, меньше слов! Сориентировались, как закончите?
— Да, забираем выходные и к концу недели заканчиваем, — уточнил Филипп. — В воскресенье последние часы я здесь проведу, ты подъедешь к своей приёмке?
— Да, и с паханом, и с Зинаидой, и с бабками.
— Тогда новый этап с понедельника?
— Нет, в понедельник всем роздых. День тяжёлый, терпеть не могу начинать что-то в понедельник. Остальное со вторника.
— Идёт, — согласился Филипп. — Костя, завтра я заявляюсь в районе около часу и проверяю потолки и начало кладки.
— Сделаем, лезвие не пройдёт.
— Ну давай, Костя! — И Марио обернулся к Филиппу: — Пошли, подвезу тебя.
— Может, не будешь время терять? Я и на автобусе могу…
— Будь спок! Сегодня до вечера я свободен. Не забыл о главном поединке?
— Всё помню, твои рекомендации тоже.
На полпути глаза Марио засекли лотки у печки, неторопливо вываливающей чертовски соблазнительные пончики.
— О, разживёмся! Как раз частично восполним пробел с обедом.
Марио умудрился уминать посыпанные сахарной пудрой горячие пончики, ведя при этом машину. Филипп, тоже голодный и, кроме того, снедаемый жаждой действовать, хватать и поглощать, от него не отставал. Остановившись у входа в контору, парни выяснили, что по пути умяли весь пакет.
— Что ни говори, а в человеке девяносто девять процентов от животного, — критически оценил Марио совместные труды. — Смотри, ваш шеф тоже выбивается в предприниматели. Вывеска на воротах гаража — его рук дело?
— Да, химичит вовсю. Все подвалы уже под комиссионки сдал.
— А аренду, конечно, себе в карман? С вами не делится?
— Этот-то? Жди, как же! Он, наверное, социалистические обязательства на себя принял — втрое растолстеть к концу следующего года.
— Этот справится! — Марио вытянулся на сиденье насколько позволяло свободное пространство и, лукаво скосив глаза на Филиппа, вкрадчиво и чуть ехидно протянул почти что нараспев: — Сейчас домой и спать завалюсь, а кому-то до шести трудиться…
Филипп хлопнул Марио по плечу.
— Не только! Бабёнки обещались бутерброды оставить — воспользуюсь, надо сочетать приятное с трудом на благо общества.
— Чувствуется влияние шефа! Дурной пример заразителен! — рассмеялся Марио. — Как твой гарем поживает?
— Потихоньку, что ему сделается… Ну, до вечера?
— Давай! Итак, в половине восьмого.
— У нашей подворотни. До скорого!
Оставшуюся часть дня на работе Филипп провёл углублённым в себя, в разговоры не встревал, на вопросы отвечал нехотя, сбивчиво и невпопад. Ему не было дела до приставаний Светы, до испытующего взгляда Марины, до вразумлений Лилии. Всё внутри него было тихо-торжественно, и эти вечно суетящиеся, вечно чем-то озабоченные, вечно что-то устраивающие женщины мешали, разрушали его напряжение, его ожидание главного. Да, он на коне, сегодняшний вечер должен стать наиважнейшим успехом в его жизни. Филиппу казалось, что именно сегодня должно решиться всё, он поедет к таким людям, которые и не снились его соседкам по кабинету, он их увидит, узнает, посмотрит, как живут, будет с ними говорить. Он станет равным им — это совсем другой уровень. Они его признают, будут с ним считаться. А дальше… дальше!..