Марио поскрёб голову.
— Ага… а если кто-нибудь подъедет ко мне с таким же предложением, я остановлю его…
— Этой же самой фразой, и они угомонятся.
— Хорошо, по рукам! Да, и ещё одно: если они снова будут предлагать мне работу в своих структурах, то… вы сами понимаете, я у маменьки с папенькой единственный сынок, они меня обожают, а отец видит во мне продолжателя своего дела. Я своей работой нагружен, для ваших приятелей человек пришлый, да и их поручения могут быть сопряжены с определёнными рисками. Вы их поползновения, — Марио опустил ладонь и отклонил её в сторону, — отведёте?
— Безусловно. Кроме того, они и сами поняли, чем ты можешь быть наиболее полезен, а для своих «поручений» наберут достаточно громил из бывших спортсменов. Ну, договорено?
— Договорено.
— Тогда держи. — Евгений протянул Марио доллары. — А это двадцать тысяч наших советских — текущие расходы на строительство.
— Я всё равно подъеду с отчётом по ценам, как материалами запасусь и подпишу рабочих. Что же касается другой суммы, начну отрабатывать сразу. Вы обещали супруге лесопилку. На вашем месте я поставил бы её подле мебельной фабрики.
— Смысл?
— В том, что разница между конечной продукцией и полуфабрикатами ещё больше, чем между полуфабрикатами и сырьём. Вы приватизируете мебельную фабрику и получаете полный цикл.
— А что такое «приватизируете»?
— Приватизация — это перевод предприятия из государственных рук в частные, то есть продажа госсобственности предпринимателю.
— Как же мне государство своё продаст?
— Так же, как иностранцы действуют сейчас в Москве: скупают за бесценок шоколадные и табачные фабрики. Государство — это люди, а люди сейчас бедны и поэтому продаются дёшево. Вы покупаете фабрику, увольняете весь писчебумажный состав, который только баклуши бьёт, и расширяете производство, то есть помимо мебели выпускаете двери, оконные рамы, панели, паркет и так далее. Завтра до трёх-четырёх мой отец дома — заезжайте к нему, он даст вам координаты тех людей, которые мнят себя государством и какое-то право на это имеют хотя бы потому, что от его имени его обрезают к своей пользе. А там уже действуйте на своё усмотрение. Только предупреждаю: бумажной волокиты не избежать.
Последнее слово Марио потонуло в громком восторженном «ах!», Евгений Савельевич сжал в руках его голову и троекратно поцеловал в щёки, Марио попытался его утихомирить:
— Евгений Савельич, ну, а коли супруга сейчас зайдёт, что о вас подумает?
— Всё объясню… Нет, Марио, ты просто чудо, просто чудо. Это удивительно, это здорово! Задумку я оставляю себе. Идёт?
— Идёт, вашим друзьям об этом ни слова, но пусть не волнуются: всем хватит. Страна большая, сколько понастроили за семьдесят лет! Давайте выйдем, чтобы ни в ком не возбуждать подозрений, а то мы выбились из вами же установленного регламента в пару минут.
— Сейчас, сейчас…
Запирая сейф, Евгений Савельевич мурлыкал, как кот, что-то напевал. Он ликовал: если час назад ему светил только нудный зимний вечер и далее шли такие же будни, то теперь!.. Теперь он будет толковать о великих потрясениях, нащупывать связи в Баку, завтра прошвырнётся к отцу Марио, присмотрится к фабрике, а потом… да мало ли впереди!..
Евгений свято верил, что, распространяя наркотики, выполняет святое дело, очищает мир: он никого специально не подсаживает, а те, которые колются и скоро выпадают из жизни, не заслуживают ни уважения, ни жалости. Тот, кто подсел на иглу, сделал это, гонясь за новыми ощущениями, в поиске развлечений для себя, своё удовольствие — для них главное. Тому, кто колется, нет веры, в том всё неустойчиво, моментно: сегодня укололся — завтра родину продаст. Ведь деньги — те же развлечения, удовольствия, сладкая жизнь… Но, поступая так, Евгений Савельевич был лишь санитаром — сейчас же ему предстоит повышение, он станет врачом, будет лечить больную экономику страны, он наймёт работящих людей, обеспечит их хорошей зарплатой, будет производить полезные вещи, нужные товары. Его жизнь наполнится свежим содержанием, новым смыслом…