— Впрочем, это так, — повторил Филипп за Марио, — одна идея… Да, предосторожности не излишни, но дамочка классная, классная…
Филипп продолжал восхищаться Маргаритой и всем, что её окружало: от мужа до японской аппаратуры, пока не заметил, что Марио отвечает коротко, односложно, а чаще и вовсе молчит.
— Ты устал, грустишь или мне кажется?
— Я испытываю дискомфорт: не люблю со значительной суммой по ночам разъезжать. Заболтаюсь, попаду в аварию — как будут разбираться потом с десятками тысяч?
— А сколько у тебя?
— Двадцать.
— У, приличные бабки. Хочешь, меня не подвози, а сразу к себе, я тебя до дверей доведу для полной безопасности, а сам на метро доберусь.
— Не стоит, проехали уже. Кроме того, я фаталист: чему быть, того не миновать. — «Вот и долгожданные ласковые слова, даже предложение помощи, только оно меня почему-то не радует. До смешного редко на сплошном фоне восхищения недавно увиденным. И снова я сам виноват: пожелал в неурочный час». — Даже Маргарите. Так, теперь расписаньице на завтра. В перерыв я за тобой. Проверишь Зинаидины санузел и кухню, а вечером едем к ещё одним любителям пышности.
— Аа… зеркала, та же лепка, позолота…
— Именно. Проект номер три. Как войдёшь в квартиру, смотри под ноги, не грохнись. Там ни у одного стула ровной ножки нет, все гнутые, даже аппаратуру упрятали в это неорококо.
— Как обычно, ты ведёшь?
— Да, но тут нужен другой подходец. Мужик заведует рынком. Типичный торгаш, скопидом, прижимист, мелочен, въедлив, артист, вечно плачется и жалуется. С тебя побольше высокомерия, никакой угодливости, никаких комплиментов. Смету захвати на работу, передашь мне, я до похода реконструирую.
— Урежешь?
— Нет, распишу по-другому. И тогда на этой неделе нам останется ещё один. Этот, с финскими потолками.
— Кстати, он мне не особенно нравится. Какой-то цвет он заказал дурной. Тёмно-красный, хорошо ещё, что не интенсивный. Кирпичные кладки, перегородки…
— Слава богу, что ему в голову не пришло протянуть в гостиной бельевые верёвки и на них гобелены развесить. И тот квадрат для диванов топить в яме непрактично, только в спальне не хватало кровать на постамент водрузить. Но, раз хочет, исполним, и на следующей неделе три последних разъезда.
— А ты не устанешь, если с одними материалами столько возни? Передохнуть не хочешь?
— Смысла нет, лучше к весне закончить. Заасфальтируем, оформим последние бумажки, ну, это за отцом, а уж потом… месяц буду валяться на диване, в потолок плевать. Или к тётке в Италию поеду. Надо же посмотреть, как тамошние фермеры живут. Она давно в гости зовёт.
— Здорово! Тепло, море…
— Тепло, но море далековато: километрах в двадцати.
— Всё равно. А, да, а Маргариты флигель мне посчитать?
— Да нет, пахан за пару часов расчертит вместе с верандой, я чертёж им свезу на утверждение, а после ты доски посчитаешь для обшивки. Вот мы и у тебя. Диспозиция ясна?
— Так точно! До завтра!
— Пока.
Марио, как обычно, подождал, пока Филипп скроется во внутреннем дворе, и тронулся с места. Он был на взводе; тем не менее по телу разливалась усталость, проекты, чертежи, переговоры, деньги мешались в голове. Оставшись один, он начал испытывать страх, сомнения холодком пробегали по коже, было неуютно в опустевшей машине. «Может, стоило согласиться? Доехал бы с Филиппом, скинул бы деньги предкам и довёз бы его уже с лёгким сердцем. Нет, они пристали бы с вопросами, увидев доллары, заохали бы. Может, и сейчас не показывать? Ну да: сложишь в какую-нибудь коробку, а они подумают, что хлам, и выкинут. Нет, сказать надо, а раньше довезти. Но чего я боюсь? Ведь у нас в блоке никогда не собирались пьянчужки. В блоке — нет, а на улице? До улицы тоже сначала надо доехать. До ближайшего угла, до улицы, до дома, до блока, до лестницы, до этажа, до двери. Спокойно, не психуй, не гони, потихоньку доберёшься. — Спокойствие всё-таки не приходило, напряжение в нервах росло. — Кликнуть отца со двора, как доеду, пусть спустится? Нельзя: стыдуха, детский сад, бабская паника».