— Какая же идея? Религия? — спросила Света.
— Религия? Сомневаюсь, она тоже зависит от привнесённых обстоятельств и может оказаться конечной, если перестанет обслуживать интересы людей. Цивилизация развивается, а религия остаётся догмой. Так пала греческая и римская мифология, культы выветрились.
— Но тут ещё и христианство их свалило. Что же, вы и ему предсказываете такой же печальный конец? — допытывалась Света.
— Трудно сказать. Оно, конечно, состоятельнее, но уже не играет такой роли, как в средние века. Поживём — увидим, может, последует второе пришествие… Всеобщее благо как идея тоже себя не оправдало: никто уже не верит в победу коммунизма, на семьдесят лет и то не хватило.
— Однако коммунизм не на последнем месте. Падение фашизма было более скоротечным.
— А вот тут возможны оговорки. Идея была правильной. Фашисты пришли к власти после Великой депрессии в Америке, которая затронула и Европу. Безработица была сорок восемь процентов… Что они сделали? Огромные государственные заказы промышленности, экономика оживает, все устраиваются, курица стоит несколько копеек, и всё пронизано одной идеей национального превосходства. Это и есть корпоративное государство, fascio — связка. Крупный капитал, рабочая сила, экономика, политика, идеология увязаны намертво, ни одно звено не выпадает. Гитлеру просто в Россию не надо было лезть — не сообразил.
— И концлагеря, — возмутилась Лидия Васильевна: — Это благо?
— Что концлагеря? Когда и где их не было? Сначала римляне жгли христиан за их правду, потом сами христиане разжигали костры инквизиции, чтобы уничтожать тех, кто утверждал, что Земля вращается вокруг Солнца, работорговлей занимались, индейцев убивали. Томаса Мора посадили в Тауэр, французская революция утопила в крови и эшафот, и Вандею, а наша!.. Красный террор, продразвёрстка… Всегда и везде инакомыслящих травят, запирают в психушки, всегда и везде задержанных пытают и вынуждают сознаваться в преступлениях, которые они не совершали. Концлагеря… Дай мне волю, я бы пошла ещё дальше Столыпина, организовывавшего военно-полевые суды. Там всё решалось за три дня, а можно и короче: наказание по факту. Сотня виселиц в прекрасном состоянии на Красной площади. Обвесил продавец покупателя на пятьдесят граммов — враг народа, болтайся на виселице, добавляют на мясо-молочном комбинате в сметану воду — по пуле в лоб министру, директору и главному технологу. На следующий день ни в одной банке ни грамма воды не будет.
— И не будет ни одного миллионера. Что же и для кого будет строить ваш драгоценный Филипп? — спросила Лидия Васильевна.
— Будет, будет, не волнуйтесь, останется на его долю. Все станут жить намного лучше, и Филипп будет строить, может быть, не люксы экстра-класса, а что-нибудь поскромнее, но из-за количества в оплате не проиграет. О чём это я? Ах, да: государству мало одной экономики. Нужны сильная власть, умная политика, жёстко карающий меч, национальная идея.
— Какая же идея? Вы так и не ответили, — ещё раз вступила Света.
— А это не суть важно. Религия, общий порядок, справедливость, прогресс… Да тот же коммунизм, то же светлое будущее. Идея тем и хороша, что, ещё не воплотившись, уже мобилизует. И человек. Как государству, ему нужна своя экономика — деньги, ум, знания, руки, работа — и надстройка.
— То есть?
— Мало ли что… Любовь, жажда знаний, поиск неведомого, та же религия… или поклонение красоте. Была бы голова — украсим каждую.
«Неужели это она? — вопрошала Лиля себя, как только отболталась. — Сколько лет прошло, не может быть, но имя, возраст, сходство… Неужели она? Неужели когда-нибудь наши пути снова пересекутся? Нет, нельзя на этом зацикливаться. Она же здесь не первый день, она не стала бы, она не ворошит… Неужели? Нельзя, нельзя, я подумаю об этом потом, всё должно идти своим ходом, своим естественным путём, я не хочу об этом думать, кто знает, разминёмся мы или встретимся? Не надо об этом, надо отойти. Тогда о чём? О Филиппе? Да, о Филиппе. Что с ним произошло, отчего он такой? Или с ним ничего не произошло, а просто я увидела его другим? Эти глаза, чуть похудевшее лицо, это стремление во всём облике к другим вершинам, к дальнейшим свершениям. Чего он хочет ещё, чего добивается? Новых заказов, новых проектов? Да, безусловно, он уже нацелился на тех воротил, которых вчера видел. Чего ещё? Маргариту? Наверное: он отзывался о ней с восхищением, новое всегда впечатляет, особенно тогда, когда так прекрасно упаковано. А я? Почему я, взирая на это бесстрастно ещё пару дней назад, сама предложившая полную свободу непременным условием встреч, теперь испытываю почти что ревность? И она точит, точит, но я не должна… Нет, конечно, я его не люблю, просто успела привыкнуть и соскучилась, потому что мы давно не виделись. И ещё больше соскучилась, потому что следующий раз будет не скоро, он не определён, я и сама откажусь, если он предложит, пусть прежде всего думает о работе. Я не позволю ему распыляться на легкомысленные забавы, они подождут, но что он сам думает о Маргарите, собирается ли, что предпримет? А Марио? Ведь я уверена, что он влюблён в Филиппа. Признался ли? Каково ему слушать эти восторженные отзывы! Господи, как всё сложно!»