В дверь постучали.
— Марина, ты что запираешься? Иди, там уже «До 16 и старше» показывают.
— Не хочу, голова болит, я вообще скоро лягу, — ответила девушка, стараясь, чтобы интонации голоса вышли недовольными и жалобными, но никак не страдальческими.
Она действительно легла рано, так ни в чём и не разобравшись, ничего не решив, но среди ночи очнулась и удивлённо оглянулась вокруг. Слабое свечение фосфора, нанесённого на часовую стрелку, показывало двойку на циферблате; в душе разливалась какая-то пустота, и это было успокоение. Успокоение, вытекающее из непонимания: Марина даже не могла уяснить, спала ли она до этого на самом деле или просто забылась. Первые секунды прошли мирно, но что-то чёрное вползало в сознание — неотвратимо, как стрелка, и остро, как её кончик; Марина готова была отбежать от этого, ничего не желая знать, но чёрное навалилось, перевесило, и она вспомнила всё, едва не застонав, как от мучительной зубной боли. Прошедший день ясно обрисовался в уме: предательство Филиппа, отношения с ним, которые неминуемо станут другими (да и последуют ли они?), возможные насмешки и от той, и от другой, и от третьего. Марина снова скривилась, вздохнула и, как была, в рубашке и на босу ногу отправилась на кухню, встряхивая головой, словно пытаясь избавиться от настырных «измена», «что делать?», «что будет?», опять затеявших свою адскую пляску.
«Сейчас, сейчас, — думала она. — Сейчас я налью чашку чаю, сделаю бутерброд с сыром, и всё решится, всё определится. Конечно, можно завтра не выйти на работу, но это хлопотно: бегай потом по поликлиникам, покупай больничный, а в результате ничего не изменится. Филипп останется, Лилия останется, Марина вернётся, и над ней опять повиснет „что делать?“ Кроме того, не выйти на работу — всё равно что расписаться в своём поражении, признать его и по-страусиному глупо спрятаться на пару дней. Можно вообще с работы уйти, но кто и куда её возьмёт — без образования, умеющую только печатать на машинке? И ведь уйти — значит расстаться с Филиппом навсегда. — Марина поёжилась, и тут её осенило: — Что я мучусь? Что произошло? Ничего. Что делать? Ничего. Что будет? Ничего. С чего я взяла, что я должна что-то делать, как будто мне пас дали и обязали развить продолжение? Филипп всё это начал — Филипп пусть и соображает. Из-за чего я страдаю? Лилия не королева красоты и не единственный свет в окошке. Разве у него до этого никого не было? Конечно, было, и не одна, и не две, конечно, будет, и не две, а десять. Не она первая, не она последняя. Конечно, мне абсолютно незачем зацикливаться — только показывать, что это для меня важно, что я ревную. Принять равнодушно, как рядовой эпизод, и учиться у Светы ехидным подковыркам. Я посмеюсь, когда всё это выветрится, когда он её бросит. Достоинство и гордость — самой себе, безразличие и презрительная снисходительность — всем остальным. Вот так. А теперь — спать. Ты ещё будешь просить у меня прощения».
Встав утром в среду и перебрав вчерашние события, Марина приятно удивилась тому, что воспринимает их не так трагически, как прошлым вечером. За косметику она даже принялась в приподнятом настроении. «В самом деле, что случилось? Ровным счётом ничего. Вот я сижу перед зеркалом — такая же, как и месяц назад, прежняя, хорошая, скромная, приличная, молодая, красивая. Я не подурнела, не постарела, мне всё те же девятнадцать. Кто сказал, что любовь — это всё, что парни — это всё, пусть и очень красивые? Разве я не прожила без Филиппа свои девятнадцать лет, разве я чувствовала себя без него обездоленной, несчастной, убогой? — Марина пудрилась даже с наслаждением, привычные действия и возвращали её в недавнее спокойное прошлое, и избавляли от переживаний настоящего, и вразумляли на будущее. — Всё было в порядке, — продолжала думать она. — Были и другие, и встречи, и знакомства, и никто из них не был для меня единственным, драгоценнейшим, без которого жизни не помыслить. И сейчас мне совсем неплохо, и замуж я в обозримом будущем не собиралась. Подумаешь, кто-то сорвался — велика важность! Белый свет клином на Филиппе не сошёлся! Да, очень красивый, ну и что? А откуда я знаю, хороший ли и вообще тот ли, который нужен? Ведь я его по существу не знаю, а то, что знаю, говорит, что не хороший и не тот».