«Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей» — Марина, устав от показного равнодушия, сбросила маску и стала ждать от Филиппа: сперва — просьб о прощении, после — извинений и оправданий и в конце — хотя бы их видимости. Не получив ни того, ни другого, ни третьего, она стала оправдывать Филиппа сама: «Да, ведь он же взрослый парень. Да, это омерзительно, но им всем это нужно. Если бы я была согласна, всё было бы по-другому. Я сама виновата», — и желала теперь только одного: назначения свидания, хотя смутно сознавала, что вряд ли эта столь вожделённая встреча что-то определит и решит — скорее сформирует поток вопросов, на которые не будет ясных ответов. Да почему «сформирует» — они и так уже перед нею, звенят и норовят укусить, как ненасытные комары. Поставит ли Филипп вопрос об «этом», если они встретятся? Ну, она согласится, конечно, неохотно, но кто сказал ей о том, что её согласие явится прямой дорогой в ЗАГС, кем и с какой стати это обещано? А куда в этом случае денется Лилия? Захочет ли она просто уступить дорогу, отойти в сторону, сдать это сероокое завоевание без боя? Поди угадай! Вот она — сидит, стукает на калькуляторе и прекрасно себя чувствует. Вспоминает с удовольствием и намечает с алчностью. Библиоведка несчастная! А если Филиппу сейчас «это» вообще не нужно? Тоже ведь сидит спокойно и довольно! Все они гады, это ясно, но что тогда ей, Марине, остаётся? Пойти навстречу первой, предложить всё самой, но с условием, чтобы Лиля навсегда исчезла из жизни Филиппа? Ну, он пообещает, а где гарантия, что выполнит? А мало ли вьётся вокруг него таких же, влюблённых и готовых на всё? Каковы, откуда, с какими возможностями и амбициями, что он сам об этом думает, как на это смотрит, снисходит ли иногда великодушно с высот своей красоты?
У Марины опускались и руки, и голова. Она клала первое на клавиатуру и склоняла второе, из чего Филипп должен был понять, что Марину интересует в данный момент только работа, но Филипп не понимал и поверх склонённой головы смотрел на Лилю полумлеющим взором, в котором читалось ожидание очередной порции нехитрых вечерних радостей. В ответ на один прекрасный взор Лиля скорчила гримаску и повела головой в сторону Марины. «Ну что же ты?» как бы спрашивала она у Филиппа. Тот возвёл очи к потолку, лицо его скисло. «Только из-за твоей настойчивости» сквозило в его позе, и Филипп тихим безразличным голосом поинтересовался у Марины, свободна ли она этим вечером. Девушка вмиг оживилась и раскраснелась как рак: вот оно, наконец-то мерзкая Лилька повержена! — и, к лёгкому недоумению Филиппа, без кокетства и колких всплесков ответила утвердительно. Она не знала, что несёт ей это свидание, но не удержалась и бросила ликующий взгляд на соперницу справа. Та откинулась на стуле, на лице играла загадочная улыбка. В последнее время Лилию, как девственницу в раннюю весну, томили смутные желания, ожидание каких-то перемен. Она выжала из сложившихся обстоятельств максимум возможного, но ей уже мало было того, что имелось в наличии. Филипп был прекрасен; часы, отданные ему, были восхитительны; всё это ей не приелось и не наскучило, не исчерпало себя до дна, но и не сулило ни новых эмоций, ни новых авантюр, а Лилии нужны были крутые зигзаги судьбы и свежие впечатления. Не те, которые достигаются сексом, деньгами, властью, пронырливостью, а тот роман, о котором она говорила Свете, когда Филипп в первый раз предложил Марине прогуляться, роман, в котором она и теперь предпочла бы остаться сторонней наблюдательницей или статисткой, но никак не активной участницей, в котором Марина уже не просматривалась бы или, на худой конец, изредка являлась бы бледной тенью (ведь это была заслуга Лилии — положение вещей, предположенное, построенное и обустроенное ею!). Лиля не хотела расстаться с Филиппом сегодня, сейчас, в сию минуту, но частенько магическое слово «Москва» вставало за его образом; она знала свою изменчивость и поэтому не предполагала постоянства в других, считала парня удачно подвернувшейся находкой, клюнувшей на бабу с временно свободной хатой и всегда вкусным обедом (секс-то и сам был из того же материального ряда!), а голодных беспринципных шалопаев со смазливой физиономией, подобных Филиппу, по земле бродило немало. Лилия вспоминала тщетные попытки разжечь в себе страсть или любовь к мальчику — все они потерпели поражение. Влюблённость, озарившая её холодным октябрьским вечером, была очарованием, вожделением, азартом, но не таила в себе ни намёка на стойкость чувства; свободная от мужской памяти тела, женщина получила в ответ то, что Филипп привязался к ней более, чем ей было нужно, более, чем она хотела. Вступивший в игру поначалу рассудочно, практически, он почти что влюбился по-настоящему; Лилия с удовольствием поставила галочку рядом с приобретением, столь же приятным, сколь и бесполезным: это был успех, успех неожиданный, идущий в зачёт, не тяготящий, но и не занимающий нимало. Лилия не была бездушной, чёрствой, холодной — просто в ощущениях уже пожившей женщины уходящая молодость провоцировала её на мысль о преходящести всего мирского, на склонность к платоническому, на успокоенность и умиротворение, на отход в сторону, не исключающий, впрочем, периодически громкого хлопанья дверьми, отход на более выгодную для обзора сложившейся панорамы сторону, подразумевающий возможность подыгрывания нравящемуся объекту. Стоит заметить между прочим, что, несмотря на достаточно высокую духовную организацию и в тоже время благодаря ей (вдумайтесь-ка в парадокс!), Лилия, сравнивая себя с другими, нередко испытывала ребяческую горделивую радость, сознавая, что природа щедро одарила её этой самой организацией, отказав в ней другим.