— Какой?
— Такой. Ты молодая и хорошенькая. Заведи богатого любовника, можно двоих. Они тебя обеспечат, и потом…
— Это же гадко! — брезгливо сморщилась Марина.
— Сначала дослушай. Они тебя обеспечат, и потом с их деньгами, вернее, их деньгами покупай себе всяких смазливеньких…
— Но мне не нужны всякие! Мне нужен только он!
— Это тебе мнится. Ты его встретила, и он оказался первым в твоей жизни с такой степенью красоты, но это вовсе не значит, что он единственный. Сама же говорила, что этот Марио такой же красивый…
— Не такой же, а почти такой же — это большая разница!
— Которая тебе опять мнится. Во-первых, ты говорила о том, что они разные: ну, другой тип красоты, в ком-то больше горячности, в ком-то — томности и так далее. Значит, простое — механическое — сравнение здесь неуместно, и твоё «почти такой же» неубедительно. Во-вторых, против Марио тебя настраивает и то, что он, нагружая Филиппа работой, отнимает его свободное время, в другом случае доставшееся бы тебе. В Марио нет вреда и злобы, но ты ему это приписываешь, потому что для тебя это выходит так. Он оказывается для тебя злым гением, и твой страх умаляет его красоту в твоих глазах. В-третьих, представь, что было бы, если бы Филипп и Марио поменялись местами. Марио бы к вам устроился, а не Филипп. Он бы явился тебе тем самым первым красавцем в твоей жизни — ты бы в него влюбилась, и тогда уже Филипп, который бы пришёл вместо Марио утаскивать этого самого Марио в свой кооператив, — «почти такой же», тогда бы ты всех мерила именно по Марио, тогда Филипп стал бы злым и, следовательно, менее привлекательным. Это же элементарно: и личное восприятие, и частные условия всегда играют огромную роль.
— Не элементарно, а, наоборот, сомнительно. Филипп — красота непревзойдённая, и ты предлагаешь мне его покупать деньгами — это же низко! Да и деньги ему уже не надобны, когда дела идут так…
— Вот видишь, ты уже чуточку отходишь. Ты ещё сто раз влюбишься и разлюбишь, на одном Филиппе свет клином не сошёлся, миллиарды мужиков на нашей планете околачиваются, и глупо думать, что Филипп — самый-самый. Таких красавчиков сотни и тысячи, да что там, если взять даже одного из тысячи совершенством, и то получится пара миллионов.
— Так эта пара в наш город и заявилась! Один из первых — наш толстопузый шеф! Чем не красавец: и задница обширная, и лысина на башке, и рост метр семьдесят — ниже меня на каблуках…
— Вот такие тебе и нужны, если к их лысинам прилагаются приличные бабки! Смотри, ты хочешь, чтобы Филипп тебя полюбил, а это не получается, и ты начинаешь думать о том, как его привлечь, завлечь — в общем, обмануть, а это уже принуждение. Снова не получается — и ты уже готова на колдушки, то есть прямое насилие против естественных чувств, против природы, против человека. Если ты не сомневаешься, если оправдываешь любые средства, к чему тогда разборчивость, к чему думать, чем сражаться, раз всё, что сработает, подойдёт! Какая разница, что использовать? Зачем раздумывать и ограничивать себя разными моральными нормами? Ты убеждена, что мужчины ищут красоту, высокие чувства, добродетели? Как бы не так! Все мы животные, а мужики — законченные эгоисты, их интересует чисто плотское: жратва, вино, бабки и бабы. И в нас им нужны не наши совершенства, не мы сами, а их собственное удовольствие. Предоставь его одному, пусть он заплатит по счёту, а потом уже забирай чем угодно: деньгами, его желанием, зельем — своего драгоценного Филиппа… или кого-нибудь другого.
— Хорошо, будем считать, что я приняла это к сведению. Но, пока я денег ещё не нашла, а в Филиппа уже влюбилась, начну всё-таки с приворота. А деньги от состоятельных любовников… может, я на это и пойду, но сама искать не буду, тем более рьяно: противно же притворяться и врать.
— Само собой, но можешь считать это нудной обязанностью, работой. В конце концов, деньги на полу не валяются, их надо зарабатывать. В общем, желаю тебе удачи с твоим красавцем, но по сторонам всё-таки поглядывай.
Филипп ехал домой и, не обращая внимания на толчею в автобусе, складывал в уме, с какими фразами обратится к матери. Его охватывало радостное возбуждение от предвкушения того, как она удивится, он пытался угадать, как она будет благодарить, что ответит. Всё это было для него внове: ведь раньше ему не приходилось подносить такие презенты! Больше всего Филипп боялся, что мать, зная дороговизну всего модного, откажется, сославшись на какую-нибудь фикцию: мол, цвет мрачноват и её старит или фасон неудачен и полнит. «Припру к стенке, чтоб отвечала честно, — решил он. — Только бы размер подошёл».